– Кто знает про нее?

– Многие. Даже некоторые их тех, кто следит за исполнением закона. Представьте себе только: ведь любой безногий музыкант на самом-то деле может оказаться великим учителем музыки; пьяницы, лежащие в лужах, могут оказаться графьями и баронами, напившимися дешевого спиртного, которого они не позволяют себе в другой жизни; шлюхи могут оказаться вполне приличными дамами, женами великих мужей...

– Поэтому вы надвигаете шляпу на глаза, чтобы никто из них не узнал вас?

– И поэтому тоже. Я знаю многих из них. Теперь я знаю их даже лучше, чем им кажется. Так что мне будет бесконечно жаль, если этой улицы не станет. Некоторые их них попадутся и скандала тогда не избежать: начнутся суды, в результате которых казнят многих знатных особ. Всех, кто будет на той улице в этот роковой час. Но эти безумцы знают обо всем и им все равно. Ведь когда они там, свобода лишает их рассудка. А опасность придает этому чувству еще больше правдивости.

– А Амели? Что будет с ней?

– Я предлагал ей другую жизнь, она отказалась. Я постараюсь помочь ей, когда придет время. Если это будет в моих силах...

– Я хочу сходить туда снова.

– Умница.
– он улыбнулся, - Я тоже. Интересно, правда? Двоякая правда всегда бередит разум, ни о чем не можешь уже думать, как не о ней. После таких прогулок начинаешь сомневаться в казалось бы обычных вещах, искать у всего второе дно, видеть то, на что не обращал раньше внимания...Это помогает разбираться в людях. И при первой встрече с человеком читать его, словно книгу...

Он внимательно посмотрел на нее:

– Мне сейчас достаточно одного взгляда, чтобы понять многое.
– Он выпил бокал залпом, чем удивил и напугал ее. Кто знает, чего от него сегодня можно ожидать после такого количества выпитого спиртного.
– По крайней мере, я всегда вижу, кто предан мне всей душой...А кто- нет.

Это прозвучало, как упрек, и Элизабет поняла его смысл сразу.

– Ах, вот вы к чему. Снова Чартер не дает вам покоя?

– Это вам он не дает покоя. Я же вспоминаю о нем только тогда, когда вижу тоску в ваших глазах. В эти моменты я хочу его убить. Я давно бы это сделал, но вы тогда возненавидите меня, а я не смогу жить с этим...Вчерашняя ваша попытка забыться выбила меня из колеи. Если бы вы знали, как я желал любить вас, но вы лишь хотели забыться, и это меняло все. Я проклинал его вчера. Мысль о том, что вы слишком пьяны и не понимаете, в чьих объятиях находитесь, была болезненной для меня. Теперь я уверен, что все сделал правильно. Сейчас вы просто полны смущения, но ведь, согласитесь, была вероятность того, что вы возненавидели бы меня. Это было бы моей ошибкой, огромной ошибкой, Элли. Вы нужны мне, я в вас нуждаюсь, и в своем стремлении завоевать вас я не должен допускать ошибок.

Попытка забыться?! Ей хотелось рассмеяться, так нелепо это все звучало. Неужели он сейчас не видит ничего дальше своего носа?

А он продолжал:

– Поэтому я остановил это недоразумение и отправил вас спать.
– Он тихо рассмеялся.
– Нет, все правильно, в первую брачную ночь муж с женой должны спать в одной постели, верно? Так что получилось так, как и должно быть. Я не оставил вас одну в вашей спальне, я хотел быть рядом, если с вами случится снова нервный срыв...

Она молчала, опустив глаза.

– Теперь моя очередь просить у вас прощения, Элизабет. Простите меня. Я буду стараться, чтобы этого больше не повторилось...,- Он говорил, а в его глазах отражался огонь свечей, который не умел врать так, как он... Врать даже самому себе.

***

Энж трудилась не покладая рук с самого утра, и ничто, и никто не мог ей помешать: даже отец, призывающий ее отдохнуть, даже Мастера, проходящие рядом и оценивающие как всегда ее работу. Она не должна была отвлекаться, забываться, мастерить под воздействием чувств, потому что теперь нельзя было погружаться в судьбу Генриха. Она должна была собрать полотно, не просматривая его, а иначе выполнить обещание, данное матери, никак не получилось бы. Обещание выжить.

Несмотря на ее старания, все получалось из рук вон плохо. Энж постоянно слышала голос Лиама, и руки ее дрожали; голос Генриха говорил ей о любви, и сердце замирало в груди. Он смеялся, глядя на ее жалкие попытки перебороть себя и сделать все правильно. Он шутил, шептал, а иногда возникал видением, стоящим за спиной и вопрошающим, что она делает и зачем...

Отец, никогда не понимающий Энж, остался верен сам себе и лишил ее общения со Себастианом. Думая, что тем самым заставит ее собрать полотно, не погружаясь в него- он на самом-то деле лишил ее надежды, которая была ей необходима сейчас, как никогда...Одинокая, растерянная, влюбленная до безумия и обещавшая всем, всему миру растерзать своего любимого, она сейчас выла от отчаяния без надежды!

Себастиан! Она знала, что где-то совсем рядом, может быть, в этом же огромном белом зале, среди Мастеров, он творит полотно Элизабет и тоже думает о ней. Но он наверняка спокоен... Наверняка! Она на миг представила его глаза, горящие зеленым свечением, и они на это время, пусть и такое короткое, затмили глаза Генриха... Ну как же ей был необходим сейчас Себастиан! Если бы он появился сейчас здесь! Она не отпустила бы его больше.

Безумный круговорот мыслей кружил ее, словно пытаясь свести с ума. Она узнавала каждую мысль, и ей казалось, что она даже осязает каждую из них: четко представляла, какого она цвета и формы...Цветные мысли, цветные чувства, все цветное! После этого раздумья уже тысячный раз приходила мысль о том, что Генрих сейчас непременно должен чувствовать ее руки...Так это называлось, но обозначало лишь беспокойство человека оттого, что судьба не сложена до конца..., но сами слова "чувствовать руки" сводили ее с ума, делая Генриха все реальнее, таким реальным, что казалось, будто он стоит рядом и держит ее за руку.