— Знаешь о нас с Кларк? — спросила Лекса, откусывая кусок от тоста и запивая водкой. — Галерея, ужин, что-нибудь? Ты ничего не сказала, когда мы говорили в среду.

— Я предполагала, что ты не захочешь говорить об этом.

— Ну, ты верно предполагала, — сказала Лекса, поднося стакан к губам и делая быстрый глоток.

— Вы двое не можете сделать ничего нормальным путём, да?

— Это преуменьшение года, — Лекса истощает стакан в два глотка и делает длинный, громкий вдох. — Как вообще всё так запуталось?

— Такое иногда случается, — сказала Эбби, прислонив одну руку ко рту при зевке, а другой облокотившись об стол. — Мы строим планы, и большинство из нас живёт и наблюдает, как разрушается один пункт за другим.

— Это дико угнетает, — сказала Лекса, нахмурившись. — Что мы делаем?

— Ты о чём?

— Когда наши планы рушатся? Что мы должны делать?

Грустно улыбнувшись, Эбби сказала:

— Строить новые планы.

— А когда это не работает?

— Ну, тогда мы несчастны.

— Это должна была быть стимулирующая речь? — спросила Лекса, слишком уставшая и пьяная для того, чтобы волноваться о том, что она говорит с матерью с наполовину набитым ртом. — Потому что если это так, это самая печальная стимулирующая речь, которую я когда-либо слышала.

— Рада, что алкоголь не повлиял на твой словарный запас.

— Мастер эрудиции, помнишь?

— Помню, — засмеялась Эбби, — и нет, это не была стимулирующая речь. Это разговор о правде.

— Ну, честно говоря, я облажалась, — сказала Лекса с горькой обидой, вернув кусочек недоеденного тоста на тарелку. Она начинает оттягивать своё пальто, потому что в доме Эбби слишком жарко, чтобы оставаться в верхней одежде. — И думаю, так со всей правдой, с которой я могу иметь дело.

— Ты не облажалась, — сказала ей Эбби, переходя вокруг стола, чтобы помочь Лексе с пальто. Она сняла с девушки шарф, шапку и быстро расстегнула пальто. — Ты подавлена.

Лекса облегчённо вздохнула, когда её пальто было скинуто на пол вместе с остальной зимней одеждой.

— Я подниму.

— Не волнуйся насчёт этого, — покачала пренебрежительно рукой Эбби. — Это не первый раз, когда твои вещи разбросаны по моему дому.

Щёки Лексы покраснели, и она пробормотала:

— Кларк обещала мне, что тебя не будет ещё часа два. Мне до сих пор неловко.

— Ну, Джейк посчитал это весёлым, так что полагаю, это произошло не на полу, — сказала Эбби. — Я до сих пор не понимаю того, чтобы заниматься сексом в доме своих родителей, но вам двоим редко удавалось держать руки при себе, так что не могу сказать, что удивилась тогда. Вы могли бы хотя бы воздержаться от кухонной стойки.

— Думаю, мне нужен ещё шот.

Эбби хихикнула и развернулась, чтобы взять бутылку.

— Хорошо, но это последний. Ты уже отключаешься.

Выпив водку, как только стакан поставили, горло Лексы прожглось, и приятный гул в её голове зазвучал вновь. Она немного разворачивается на стуле и осматривает остальную часть большой комнаты, поднимается на ноги и движется к большой оформленной фотографии на стене.

Её собственное лицо улыбается ей в ответ, её волосы необузданно развиваются, пока она смотрит в камеру позади коттеджа Гриффинов, а Кларк обнимает её рядом. Нос Кларк прижат к щеке Лексы, голубые глаза закрыты, словно девушка пытается запомнить момент, вдыхая аромат брюнетки. Руки загорелые, видимая испарина прослеживается на лбу Лексы из-за летнего палящего солнца. Это прекрасно. Лекса знает, что она никогда не видела такую радость в единой вспышке в захваченную секунду; она никогда прежде не видела такой радости в себе. Именно на это и похожа жизнь, как ей думается. Это — то, на что похожа любовь.

Лекса стоит спиной к Эбби, она закрыла глаза и испустила прерывистый вздох. Горло сжато и оно покалывает, глаза горят, будто единственное, что может их потушить — это водяной поток, с которым Лекса так часто борется. Здесь она столкнулась с прекрасным проблеском прошлого, в котором она провела слишком много времени, и Лекса позволяет себе его. Она позволяет слезам проступить, позволяет им скатиться.

— Всё так размыто, — шепчет она, не зная, что Эбби уже ушла с кухни.

Женщина мягко вздохнула, когда её рука дотронулась плеча Лексы и потянула девушку к дивану.

— Это алкоголь.

— Нет. Нет, это я, — сказала Лекса, садясь на край дивана. — Всё это. Мы, — она машет руками по воздуху, чуть не сбивая стеклянную вазу на столе.

— Мы? — морщась спросила Эбби и снова садится на своё место.

Лекса трёт глаза, её макияж размазывается.

— Я и Кларк, — голос дрогнул, начинает разрушаться, Лекса беспомощна и не может остановить этого. Она разрушается годами.

— Лекса, ты не ви…

— Всё размыто, — повторила Лекса, качая головой. Ей наплевать на сломанный голос или о мокрых щеках, о дрожащей нижней губе. Ей нужно сказать это кому-то, чтобы кто-то услышал её и понял. Возможно, она просто должна сказать это вслух о тех частях, которые так крепко вросли внутри её. — Всё было размыто годами, словно только я видела искажённую версию этого мира, все края нечётки, и ничего не могло изменить это. Так всё время, каждый день, но в конечном итоге я возвращаюсь сюда. Возвращаюсь сюда, Эбби, и я вижу её, и, Боже, это словно весь мир… словно всё становится чётким. Всё такое ясное. Всё красиво, даже когда это не так, даже если это болезненно, и я не чувствую, что я нахожусь в двух секундах от падения с земли.