– А тебе самому не интересно?
– закуривая, задала она встречный вопрос, - получится ли у них? Дадут ли им самолёт или нет?

– Вряд ли, - к неудовольствию Алекс ответил Энджи.

– Тогда почему должно получиться у нас?

– Потому что Карлос всё предусмотрел.

– Им в Лондоне тоже казалось, что они всё предусмотрели, а теперь сидят в чужом доме и думают, расстреляет их спецназ сегодня или завтра.

Энджи молча выслушал её и сказал:

– Говоришь так, будто тебе есть до этого дело.

– А тебе нет?
– зло усмехнулась она, - что, совсем не чувствуешь солидарности?

– С ИРА? Ни капли. Они убивают бомбами женщин и детей. У меня нет повода им сочувствовать.

Алекс бы возразила ему, будь она тут Алистриной Конолл, а не Надой из Движения 2 июня. Она только спросила, глядя на него холодными глазами:

– А что, в Революционных ячейках никто никого не убивает?

– Я - нет, - тихо ответил Энджи, - я противник насилия.

Это заявление было таким неожиданным, что Алекс невольно звонко рассмеялась:

– Нет, Халид, ты слышал, - веселилась она, - у нас тут завелся пацифист. Скажи-ка Энджи, а что ты, такой миролюбивый, делаешь в Революционных ячейках?
– закинув ногу на колено и упершись рукой с сигаретой о подлокотник, она не отставала.
– Нет, мне, правда, жутко интересно, ты своим товарищам патроны подносишь, а они заряжают, или как?

Смутившись, Энджи всё же ответил:

– Изначально мы занимались помощью заключенным, товарищам из Фракций Красной Армии и твоего Движения. Мы обращались к властям, добивались улучшения их содержания в тюрьме, потому что те условия чудовищны и бесчеловечны.

– Я знаю, какие там условия, - с уверенностью произнесла Алекс.

– Мы протестовали, - продолжал он, - против Освенцима наших дней, против равнодушия и полицейского государства. Мы добивались одной простой вещи - позволить человеку сохранить его достоинство и не попирать его права.

Какие знакомые слова, какие знакомые порывы, но из таких далеких лет жизни в Дерри.

– И как, добились? Прошибли броню административного равнодушия?

– Нет.

– Ну, надо же - с издёвкой в голосе, удивилась она, - вот это неожиданность, правда?

Она уже читала в прессе, которую подсовывал ей Родерик в "Гиперионе", о том, как держат в тюрьме главарей Фракций Красной Армии. Конечно, они ещё те мерзавцы и революционеры, но тогда и ФРГ не следует на всех углах называть себя демократическим и свободным государством. Такое ощущение, что в тюрьме Штаммхайм опробуют новые виды бесконтактных пыток. Заключенных красноармейцев держат в одиночных камерах, в так называемых "мертвых секторах", когда на весь этаж лишь один заключенный и больше ни одной живой души. Главное, что тяжело выдержать, так это абсолютную тишину из-за звукоизоляции - она буквально сводит с ума.

Красноармейцы устраивают голодовку в знак протеста против условий содержания, а врачи насильно впихивают им трубку в пищевод и накачивают баландой желудок. В тюрьме прослушивается комната, где заключенные встречаются со своими адвокатами. А потом полиция устраивает обыски на квартирах адвокатов красноармейцев, отбирает все документы по делу. На заседания суда этих же адвокатов не пускают, и в нарушении всякого закона подсудимые лишены права на защиту. А ещё после ареста главарей бундестаг отштамповал закон, по которому заседания суда можно проводить без адвокатов и обвиняемых. Вот такое оно, свободное государство ФРГ.

Тюремные доктора нагло врут о здоровье заключенных. Какое здоровье на второй месяц голодовки? Но врачи пишут отчёты, что заключенные в порядке, а значит, могут предстать перед судом. А на заседаниях обвиняемые красноармейцы не упускают шанса зачитать речь о репрессивном государстве. Чёрт возьми, а разве они не правы!

Что ж, на свободе ФКА всячески кричали о том, что к власти пришло "поколение Освенцима", и в заключении на собственной шкуре они доказали что это так и не иначе.

– Надо убивать судей, - неожиданно для самой себя заключила Алекс, - тех, кто участвует в балагане против ФКА, а если не получится, то против их коллег, чтобы остальные знали, что их ждёт, если они не прекратят судебный произвол.

Энджи смотрел на Алекс с тревогой и опаской. А она всего лишь пыталась рассуждать как одна из Движения 2 июня.

– Это вы, - сказал Энджи, - можете грабить банки и раздавать его служащим шоколад, бесплатно распространять тысячи украденных билетов на метро, и в то же время жестоко убивать. А я нет. Я так не могу