Всё чаще Манола читала ночами статьи из старых иезуитских журналов, чтобы понять и осмыслить, с чем она столкнулась в Сальвадоре. Покойный отец Рутилио, погибший от рук карателей писал:

"Порабощённые массы нашего народа оказались на обочине развития. Они живут по нормам феодализма шестисотлетней давности. Они не владеют ни землей, ни своей жизнью... Все в Сальвадоре говорят о демократии, но не будем обманывать себя. Это не демократия, когда власть народа подменена властью богатого меньшинства... Я боюсь, что очень скоро даже Библия будет запрещена в нашей стране... ибо все её страницы полны "крамолы". Если бы здесь появился даже сам Иисус, его бы арестовали и обвинили в нарушающей конституцию подрывной деятельности, в том, что он еврей, революционер, пропагандирующий идеи, противоречащие демократии, иными словами, выступает против меньшинства. Они бы вновь его распяли, потому что они предпочитают видеть Христа на кладбище, молчащего Христа, Христа, которого можно было бы подогнать под их представление, приспособить к их эгоистическим интересам. Но этот Христос уже не из Священного Писания, это не тридцатитрёхлетний Иисус, умерший во имя людей..."

От этих слов было горько и страшно, будто грядут последние дни, ибо каждое слово отца Рутилио находило отклик в сердце Манолы, после того что ей доводилось увидеть и услышать каждый день.

С волнением она писала письма брату в Ватикан, пересказывая на десятках страниц, что ей довелось узнать от семей, потерявших своих близких. Она копировала статьи былых лет, чтобы Тео прочёл их и понял - несправедливость и тирания, что творятся в Сальвадоре, возникли здесь не сегодня и не вчера. Десятилетиями они только усиливались и достигли своего пика сейчас, когда США делит мир с СССР на сферы влияния и вся Центральная и Латинская Америка оказалась под гнётом послушных приспешников Штатов. Для них важнее скупка дешёвого кофе для перепродажи богатым любителям элитных сортов этого напитка, чем судьба крестьян, у которых не всегда есть деньги, чтобы купить еду, которую зачастую привозят из-за границы по неоправданно высоким ценам.

Теперь, получая зарплату от епархии, Манола могла позволить себе звонить в Рим каждую неделю. В разговорах с братом он просила его как ватиканского служащего помочь пробить стену молчания, обратить внимание Римской курии на то, что в католической стране на стенах домов уже развешивают листовки: "Будь патриотом! Убей священника!"

– Манола, - сдавленным голосом говорил ей Матео, - мне больно слышать и читать о том, что происходит в Сальвадоре. Это бесправие и бесчестие. Скажи, чем я могу помочь тебе из Ватикана?

– Помоги обратить внимание Святого престола, на то, что в Сальвадоре начались гонения на христиан. Я не преувеличиваю, Тео, здесь могут арестовать каждого, у кого в доме найдут Библию. Здесь убивают приходских священников и разоряют монастыри. Что это, если не гонения? Как Рим может спокойно смотреть на то, что католики погибают за свою веру, и молчать об этом?

Матео тяжело вздохнул в трубку:

– Манола, Рим не поможет.

– Но почему?
– с возмущенным удивлением вопросила она.
– Разве Церковь не должна опекать своих чад, что веруют в Отца, Сына, Святого Духа, Святую Вселенскую Церковь, общение святых, прощение грехов, воскресение тела и жизнь вечную? Как же Рим не поможет?

С вымученной интонацией Матео ответил:

– Вас всех считают еретиками, вот почему.

– Как мы можем быть еретиками, Тео?
– недоумевала Манола.
– Мы верим в то же, что и все католики. Как нас могут обвинять в ереси?

– Ты помнишь, что было в начале года?

– Я помню всё. Про что ты хочешь мне сказать?

– Про визит папы в Пуэбло. Знаешь, что он сказал о теологии освобождения? Что священники не должны лезть в политику, общественную деятельность и, тем более, во власть.

– Ну, надо же, - возмутилась Манола.
– А почему тогда епископ Альварес позволяет себе одевать военную форму и демонстрировать поддержку сальвадорским убийцам?

Но Матео был тверд в своем ответе:

– Потому, что эти убийцы представляют власть в стране, вот почему.

– Я ничего не понимаю, Тео, - в бессилии качала головой Манола, - как папа может не почувствовать нашей боли? Как он может не заступиться за гонимых христиан? Он же говорит с высоких трибун, что в мире не должно быть угнетения народных масс, а права и свобода человека важнее.

– Эти его слова не относятся в Сальвадору.

– Да почему же?

– Потому что он не пастырь и не заступник. Он политик, Манола, он поляк.

– Как ты можешь так говорить?
– пораженно ахнула она.
– Только из-за того, что он не итальянец, ты так отзываешься о нём?

– Я так говорю, потому что он поляк, выходец из Церкви, где антикоммунизм есть обязательное требование для сановника. То, что он говорит про соблюдение прав человека, адресуется не диктаторам Южной Америке, а социалистическому блоку в Восточной Европе.

– Но коммунисты Польши не то же самое, что и сальвадорская военщина. В Варшаве не призывают убивать священников. Да в Польше и нет сорокапроцентной безработицы, там нет столько бедняков как здесь.
– И в бессилии она выкрикнула в трубку, - Там не снимают скальпы с людей!

– Манола, - снова вздохнул Матео, - папа этого не поймет, - и многозначительно прибавил, - летом он ездил в Польшу.

– И что такого? Удивительно было бы, если б он туда не поехал.

– Ты не понимаешь, Манола. Я видел репортажи, читал прессу. Его персону противопоставляют коммунистическому атеистическому режиму. Из него хотят сделать живой символ борьбы с коммунизмом. Кому, по-твоему, пришло в голову выбирать на конклаве кардинала из страны соцблока?