Сознание Герсена впитало все это за две секунды. Фотографии производили поразительный эффект, но у него не было времени ими любоваться. Ибо за перегородкой из рифленого стекла виднелся смутный силуэт высокого стройного человека.

Герсен пересек вестибюль четырьмя размашистыми бесшумными шагами. Его рука протянулась к кнопке замка на двери стеклянной перегородки; преодолев внутреннее напряжение, он прикоснулся к кнопке. Дверь не открылась. Герсен разочарованно выдохнул, медленно и тяжело. Человек за стеклом резко обернулся; Герсен видел только его смутную, расплывчатую тень. «Ретц? Что еще тебе понадобилось? — размытая тень чуть наклонила голову, приглядываясь. — Это Лукас — Генри Лукас, журналист!» Голос говорившего стал жестким и резким: «Вам придется многое объяснить. Что вы здесь делаете?»

«Ответ очевиден, — сказал Герсен. — Я пришел, чтобы взять у вас интервью. Другого способа, судя по всему, не было».

«Как вы нашли мое управление?»

«Я поднялся на гору и спрыгнул там, где мостик пересекает расщелину, после чего прошел по коридору и оказался здесь».

«Что вы говорите? Неужели? Вы — профессиональный скалолаз? Или открыли секрет левитации?»

«Это было не так уж трудно, — соврал Герсен. — Кроме того, мне ничего другого не оставалось».

«Вы серьезно нарушили правила, — сказал Виоль Фалюш. — Разве вы не помните мои замечания о неприкосновенности личной жизни? В этом отношении я не делаю никаких исключений».

«Ваши замечания были обращены к гостям Дворца Любви, — возразил Герсен. — Я здесь в качестве репортера и должен выполнять свои обязанности».

«Ваша профессия не служит оправданием нарушению закона, — вкрадчиво и мягко продолжал Виоль Фалюш. — Вам известны мои пожелания, а на этой планете и в пределах всего этого звездного скопления мои пожелания — закон. Я нахожу, что ваше вторжение — дерзость, не имеющая оправдания. По сути дела, оно далеко выходит за рамки нахальства, которое нередко прощают журналистам. Возникает впечатление...»

Герсен прервал его: «Пожалуйста, не позволяйте вашему воображению возобладать над чувством меры. Изображения в вашем фойе чрезвычайно любопытны. Насколько я понимаю, все они посвящены молодой особе, сопровождавшей нас в пути — подопечной поэта Наварта».

«Это действительно так, — подтвердил Фалюш. — Я весьма заинтересован судьбой этой молодой женщины. Я поручил ее воспитание Наварту, но результаты меня глубоко разочаровали; она превратилась в распутную уличную девку».

«Где она теперь? Я ее не видел с тех пор, как мы прибыли во дворец».

«Она пользуется преимуществами моего гостеприимства в обстоятельствах, несколько отличающихся от ваших, — пояснил Виоль Фалюш. — Но почему она вас интересует? Ваши обязанности никак с ней не связаны».

«Не считая того факта, что я подружился с ней в пути и пытался найти ответы на некоторые беспокоившие ее вопросы».

«И в чем заключались эти вопросы?»

«Могу ли я выразиться откровенно?»

«Почему нет? Вряд ли вам удастся досадить мне больше, чем вы уже досадили».

«Девушка боялась того, что с ней могут сделать. Она хотела вести нормальную жизнь, не рискуя навлечь на себя возмездие за проступки, которых она не могла избежать».

Голос Фалюша задрожал: «Она отзывалась обо мне таким образом? Говорила только о страхе и возмездии?»

«У нее не было причин говорить о чем-нибудь другом».

«Вы храбрый человек, господин Лукас. Вам, конечно же, известна моя репутация. Я придерживаюсь принципа всеобщей справедливости — каждый, кто наносит ущерб, обязан заплатить сполна за последствия своих действий».

«Какой ущерб вам нанесла Джераль Тинзи?» — Герсен надеялся отвлечь внимание Фалюша.

«Джераль Тинзи! — Виоль Фалюш выдохнул это имя. — Драгоценная Джераль, такая же своевольная, такая же неразборчивая в связях, как достойная сожаления особа, с которой вы подружились. Джераль никогда не смогла бы возместить тот ущерб, который она мне нанесла. О, годы моей жизни, напрасно затраченные годы!» Голос Фалюша дрогнул, он испытывал искреннюю скорбь: «Нет, ничто не позволило бы ей их возместить, хотя она сделала все, что было в ее силах».

«Она жива?»

«Нет, — голос Виоля Фалюша снова стал резким. — Почему вы спрашиваете?»

«Я — репортер. Вы знаете, почему я здесь. Для меня было бы полезно получить фотографию Джерали Тинзи для своей статьи».

«Я не хочу публиковать какие-либо сведения, касающиеся этого вопроса».

«Меня поражает сходство между Джералью Тинзи и девушкой по имени Друзилла. Вы не могли бы объяснить это сходство?»

«Мог бы, — кивнул силуэт Фалюша. — Но не намерен это делать. Кроме того, остается открытым вопрос о вашем противозаконном вторжении — оно шокирует меня в такой степени, что я требую возмещения». Виоль Фалюш небрежно прислонился спиной к какому-то предмету мебели.

Герсен задумался. Бежать было бесполезно. Напасть было невозможно. Виоль Фалюш, несомненно, был вооружен, а у Герсена не было с собой даже ножа. Возникла в высшей степени затруднительная ситуация, и оставалось только попытаться убедить Фалюша в необходимости забыть о мифической идее «преступления и наказания». Герсен попробовал повлиять на маньяка логическим рассуждением: «Допустим, я нарушил какие-то ваши правила, если понимать их буквально, но какой смысл публиковать статью о Дворце Любви, не включив в нее замечания создателя дворца? С вами невозможно было связаться, так как вы предпочитаете не общаться с гостями».