Кажется, теперь я понимаю, почему в 12 часов здесь нет молодежи - потому что все просто отсыпаются после этих бурных ночек, наполненных развратом, танцами и свободой.

Никто из отдыхающих не ложится раньше семи утра, и город «оживает» только лишь к вечеру. Пока мы шли до клуба, который нас манил больше всего – «COLOSSOS», познакомились с несколькими группами иностранцев и, в конце концов, прибились к швейцарцам, которые, конечно же, знали немецкий язык. Заплатив за вход десять евро, мы с Гансом попали в рай.

Никогда в жизни я не видел ещё такого огромного сборища безумных подростков, собранных в одном месте. Ди-джей крутил какой то заезженный хит этого лета, который действовал на мой мозг, снова гипноз, и ноги сами несли меня в центр танцпола, хотя я совершенно не умел танцевать, в отличие от Ганса. Но водка в моей крови быстро научила меня это делать. Не успел я досчитать до десяти, как меня окружили девушки, и мы с Гансом переглянулись взглядом из серии: «Разве наш день рождения сегодня?». Правда, скорее это был мысленный сигнал, потому что из-за цвета музыки и дыма, которую пускали каждую минуту, было трудно разглядеть даже своего ближайшего соседа. Я даже толком не видел девчонку, которую обхватил за талию и прижал к себе, позволяя ей тереться бедрами о член.

Здесь все вообще-то были такими. Да, это была «грязная» аморальная вечеринка, но это, черт возьми, один из самых лучших вечеров в моей жизни, потому что… Не знаю, это даже трудно объяснить. Наверное, потому что я ни о чем не думал. Я просто находился под абсолютным кайфом. Серотонин со скоростью света вырабатывался в моей крови.

Это была та часть вечера, которую я ещё помнил. Мы танцуем в клубе, веселимся, заливая в себя разные вкусы водки, смешивая с текилой, хотя Ганс, вроде, выпил меньше, но об этом я узнал только на следующее утро.

Дальше я помнил всё какими-то странными отрывками. Двух девушек, что смотрят на меня своими очаровательными большими глазками. Они такие красивые, что, кажется, будто я нахожусь во сне. И они такие доступные. Они хотят меня, готовы сделать ради меня, что угодно, хотя я всего лишь семнадцатилетний парень, ничем не отличающийся от других в этом клубе.

Кажется, мы какой-то компанией гуляли на пляже после, и я отчетливо помню, что Ганс иногда пытался привести меня в себя и бил по щекам, но я в ответ только буянил и отгонял его прочь, умоляя о том, чтобы он не мешал мне веселиться.

Хотя он и сам был хорош, как потом оказалось.

Вся ночь длилась, будто три минуты, будто вспышка, которая калейдоскопом пробежалась перед глазами. На утро у меня жутко болела голова. Я проснулся в нашем номере, ну слава Богу, живой и здоровый. Но почему-то наши с Гансом кровати были сдвинуты, и я, осознав этот факт, присел на ней, пытаясь отойти от шока.

– Какого хрена вчера было? – позеленев от тошноты, говорю я, задавая этот вопрос сам себе. Мне срочно нужен тазик. Или пакет. И много-много таблеток от головной боли. И…Что это?

– Это тебе оставили. На память. – Ганс отвечает на мой мысленный вопрос, когда я вижу его в дверях ванной – он чистит зубы и смотрит на меня с ухмылочкой. Знаю я это выражение лица. Не предвещает оно ничего хорошего. В моих руках два бюстгалтера: один красный кружевной, другой синий со стразами между чашками. А что, очень даже красивое белье… Тааааааааааааак...

– Только не говори, что у нас был секс вчетвером, – ледяным голосом произношу я, не зная даже, как отнестись к этому факту.

– Ну, вот ещё. Не хватало мне участвовать в оргии с родным братом, – фыркнул Ганс, шепелявя, потому что его рот был занят зубной щеткой. – Поздравляю, ты отхватил себе сразу двух.

– Черт, почему я ничего не помню. – Я разочарованно вздыхаю и хватаю себя за волосы, чуть ли не зарываясь лицом в белье, наверняка прекрасных нимф, которые почему-то поспешили меня покинуть. – Черт, черт, черт. Только я могу так облажаться – не помнить первый секс в своей жизни. Ещё и сразу с двумя.

– О да. Ты ещё много чего не помнишь. И чего тебе стоил этот секс...
– Он почесал затылок, посмотрев на меня с сомнением. – Я и сам не понимаю, как это произошло.

Он снимает футболку, и я не сразу замечаю, что у него серьга в левом соске.

Жеееееесть. Это выглядит жутко. Я начинаю подозревать его в том, что он вдруг решил сменить ориентацию. У него всегда была эта странная страсть к пирсингу. Наверное потому, что он обожал рок и как-то даже проколол себе язык, что по его рассказам было жутко больно.

– Ты совсем дурак? – выдохнул я, улыбаясь. – Ну теперь нас точно можно будет отличить. – пошутил я, но он поджал губы, а затем злорадно улыбнулся мне в ответ.