Коновалец рассказал отцу, что один из его помощников, Грибивский, подозревается в сотрудничестве с чехословацкой контрразведкой, и попросил, чтобы отец встретился с ним и попытался его прощупать. После убийства в Варшаве генерала Перацкого украинскими националистами чехи оперативно, за один день, захватили все явки украинской организации в Праге и забрали многие досье, находившиеся в ведении Грибивского. Эта история отцу уже была известна. Его близкий друг и коллега Каминский, бывший за два года до тех событий в Германии в качестве нелегала, пытался завербовать Грибивского, якобы от имени словацкой полиции, для работы осведомителем, хотя на самом деле речь шла о работе на СССР. Грибивский, со своей стороны, предполагал захватить Каминского во время назначенной встречи, но тот, увидев слежку, избежал ловушки, вовремя успев вскочить в проходивший трамвай. Коновалец совершенно правильно подозревал, что Каминский является вовсе не словацким, а советским агентом, и отец, зная это, решительно возражал против его встречи с Грибивским, заявив, что того, возможно, контролируют большевики (в конце концов он мог специально сделать вид, что не сумел захватить Каминского), а поэтому контакты с ним могут привести к провалу.

Отец вспоминал еще и о таком эпизоде: «После нашего приезда в Вену я отправился на заранее определенное место встречи, где застал моего куратора и наставника по работе в Москве Зубова. Это был опытный разведчик, и я всегда стремился получить от него как можно больше знаний. Я подробно информировал его о деятельности Коновальца и сообщил, что назавтра намечен наш поход в оперу. Зубову удалось купить билет на тот же спектакль — он сидел прямо за нами и мог слышать все, о чем мы разговаривали с моим спутником. Выходя из театра, я нарочно налетел на Зубова в толпе зрителей и даже извинился за то, что толкнул его. В сущности, это была глупая детская выходка».

Из Вены мой отец возвратился в Берлин, где в течение нескольких месяцев шли бесполезные переговоры о возможном развертывании сил подполья на Украине в случае начала войны. В этот период он дважды ездил из Германии в Париж, встречаясь там с лидерами украинского правительства в изгнании. Коновалец предостерег отца в отношении этих людей: по его словам, их не следовало воспринимать серьезно, поскольку в реальной действительности все будут решать не эти господа, протиравшие штаны в парижских кафе, а его военная организация.

Тем временем «дядя» Лебедь, используя свои связи, прислал через Финляндию распоряжение о возвращении «племянника» (моего отца) на Украину, где его должны были оформить радистом на советское судно, регулярно заходившее в иностранные порты. Это давало бы ему возможность поддерживать постоянную связь между подпольем ОУН на Украине и националистическими организациями за рубежом. Коновальцу идея пришлась по душе, и он согласился с возвращением отца в Советский Союз.

С фальшивыми документами в сопровождении Сушко, заместителя Коновальца (Коновалец хотел убедиться, что его новый подопечный благополучно пересек границу), через Финляндию отец добрался до советско-финской границы. Сушко привел его туда, где, казалось, можно было безопасно перейти границу, проходившую здесь по болоту. Тем не менее, как только отец приблизился к самой границе, его перехватил финский пограничный патруль. Он был арестован и посажен в тюрьму в Хельсинки. Там его допрашивали в течение месяца:

«Я объяснял им, что являюсь украинским националистом и стремлюсь возвратиться в Советский Союз, выполняя приказ своей организации».

Весь этот месяц атмосфера в Центре была весьма напряженной, поскольку Зоя Рыбкина сообщила из Хельсинки о возвращении моего отца из поездки с Коновальцем по Европе. Чтобы узнать, что произошло, на границу выехали Зубов и Шпигельглас. Все считали, что скорее всего моего отца ликвидировал Сушко. Тем не менее по истечении трех недель после его ареста официальному украинскому представителю в Хельсинки По-луведько поступил запрос от финской полиции и офицеров абвера «о некоем украинце, пытавшемся пробраться в Советский Союз». Между абвером и финской разведкой существовало соглашение о контроле над советской границей — любые перебежчики проверялись ими совместно. В конце концов отца передали Полуведько, который сопровождал его до Таллина. Там ему выдали еще один фальшивый литовский паспорт, а в советском консульстве оформили краткосрочную туристическую визу для поездки в Ленинград. На сей раз с пересечением границы не было никаких проблем: пограничник проштемпелевал паспорт, а затем отцу удалось улизнуть от интуристского гида, ожидавшего его в Ленинграде: «Уверен, что это вызвало настоящий переполох в отделении Интуриста и милиция наверняка была поставлена на ноги, чтобы разыскать пропавшего в городе литовского туриста».

Успешная командировка изменила положение моего отца в разведке. О результатах работы было доложено Сталину и Косиору, секретарю ЦК Компартии Украины, а также Петровскому, Председателю Верховного Совета республики. В кабинете Слуцкого, где отец докладывал в деталях о своей поездке, его представили двум людям: один из них был Серебрянский, начальник Особой группы при наркоме внутренних дел — самостоятельного и в то время строго засекреченного Центра закордонной разведки органов безопасности, — а другой, Васильев, сотрудник секретариата Сталина.

Позднее отца наградили орденом Красного Знамени, который ему вручил глава государства М. И. Калинин. Вместе с отцом в Кремле орден Красного Знамени получил и Зарубин, только что возвратившийся из нелегальной поездки в Западную Европу. Они встретились тогда в первый раз. Позднее они сблизились, и эта дружба продолжалась всю жизнь, хотя Зарубин бьш значительно старше отца.

Отец вспоминал, как во время дружеского ужина в честь его и Зарубина на квартире Слуцкого отцу пришлось выпить — второй раз в жизни — стопку водки:

«Впервые же это случилось в Одессе, когда мне было пятнадцать лет. Хотя я и был физически здоровым человеком, врачи определили, что мне противопоказаны алкогольные напитки крепостью выше двенадцати градусов. Однако Слуцкий и Шпигельглас приказали принять «норму» за боевой орден, и на следующий день я лежал пластом. Реакция организма была ужасной: нестерпимая головная боль и рвота».

Весь 1937-й и часть 1938 года отец неоднократно выезжал на Запад в качестве курьера. Крышей для него служила должность радиста на грузовом судне. Встретившись с Коновальцем, он ужаснулся, услышав, что ОУН передала немцам дезинформацию о том, что ряд командиров Красной Армии из числа украинцев — Федько, Дубовой и другие (позднее все они были ликвидированы Сталиным) — выражали свои симпатии делу украинских националистов. Люди Коновальца выдумывали подобные истории, чтобы произвести впечатление на немцев и получить от них как можно больше денег. Позднее отцу довелось прочесть в украинской эмигрантской прессе, что такие красные командиры, как Дубовой, Федько и ряд других, делили якобы свою лояльность между советской властью и украинским национализмом. Коновалец решился сообщить отцу об этом, поскольку знал, что «как организатор украинского подполья» тот сможет узнать правду.