Затаив дыхание, будто громким вздохом могу спугнуть ее, я наблюдаю, как Китнисс опускается в кресло, поджав под себя ноги. На его широкой спинке наброшено одеяло, которым Китнисс укрывалась утром, и она тянет его на себя, прикрывая нижнюю половину тела.

Ее обеспокоенный взгляд то и дело возвращается ко мне.

– Я тебя не трону, – повторяю я.

Между нами меньше метра. Вероятно, я бы даже мог коснуться ее, если бы протянул руку. Я не могу этого сделать. Пока не могу.

– Спокойной ночи, Китнисс.

Ее кивок.

Глубоко вздохнув, устраиваюсь поудобнее и прикрываю глаза, намереваясь уснуть.

Мы оба живы, даже пройдя через ад.

Китнисс рядом.

Мы справимся, я постараюсь.

***

– Ты так и будешь прикидываться, что все в порядке? – спрашивает Джоанна, присаживаясь рядом со мной на импровизированную лавку, на скорую руку сбитую из досок.

Неделю назад мне позволили выйти из палатки, и в тот день я смог сам осмотреть лагерь повстанцев, о котором рассказывал Хеймитч. Я представлял себе поле, заставленное палатками разных размеров и форм, и был уверен, что окажусь в самом сердце хаоса. Однако то, что предстало перед моими глазами, поразило меня: идеально ровные улицы, выстроенные рядами белых тканевых домиков, и очевидные спокойствие и размеренность, царящие вокруг, – результат хорошей организации и строгой дисциплины.

Меня проводили в одну из палаток на краю лагеря, как оказалось, местный штаб, и почти сразу я выяснил, что у лидера повстанцев – Альмы Койн – есть планы на то, чтобы использовать выживших пленников для выступления в суде против президента Сноу. Хеймитч с первых минут был против того, чтобы впутывать в это Китнисс, и я был на его стороне: постоянно наблюдая за ней, я смирился с тем, что плен и мучения оставили раны не только на ее теле, но и на душе. Где бы я ни был, я постоянно ощущал рядом тень, двигающуюся за мной, – Китнисс. Она старалась не терять меня из поля зрения: на улице и когда я возвращался в палатку, на обеде в общей столовой и даже когда Койн вызывала меня к себе.

Мы с Китнисс не общаемся в том смысле, как мне бы хотелось. Я стараюсь, как могу, быть ласковым, но ненавязчивым, заботливым, но не пугающим. Не помогает: Китнисс боится меня и не особо пытается это скрывать.

Она ночует в кресле у моей постели, и ночами я вижу, как она хмурится, вероятно, борясь с кошмарами, но я не решаюсь коснуться ее, боюсь, что я один из тех, кто преследует ее в страшных снах.

Мне тоже снятся кошмары. Иногда я вижу собственные пытки, мне мерещится, как Люцифер снова и снова измывается над моим телом. Но чаще я вижу Китнисс. Ее муки. Ее боль. Ее смерть. Я просыпаюсь, мокрый от пота, и лихорадочно всматриваюсь в спящую в стороне любимую – если когда-нибудь ее не окажется рядом, я, вероятно, сойду с ума.

Я не отвечаю на вопрос Джоанны, заставляя ее разозлиться.

– Ты оглох? – она сердится, толкая меня в плечо.

Раньше там были язвы, сейчас, благодаря заботе доктора Меллер, остались небольшие ранки, обещающие затянуться даже без шрамов.

Перевожу взгляд на Победительницу из Седьмого, отмечая про себя, что она тоже идет на поправку: начали отрастать волосы, сошли синяки. Только вот взгляд не стал другим: ей досталось слишком много боли, мягкой и застенчивой ей, вероятно, уже не быть.

Сегодня мы с ней выступали в качестве обвинителей президента Сноу. Джоанна была весьма откровенна и почти без утайки рассказала людям о том, что с ней произошло. О себе я говорил тоже открыто, хотя о некоторых особо извращенных пытках умолчал, сам не знаю, зачем.

С историей Китнисс сложнее: мы переиначили ее. Мою «жену» пытали, били, и в результате, к нашему с ней огромному сожалению, Китнисс потеряла ребенка, которого мы так мечтали сохранить.

Все то время, пока нас с Джоанной заставляли признаваться в сокровенном, Китнисс стояла с нами на сцене, и я впервые был благодарен тому, что она не может говорить: прячась за моей спиной, рядом, но не касаясь, она искала моей защиты, и я давал ей ее, как мог.

– Пит, – Джоанна шипит, угрожая, но не нападая. – Слушай, мне тоже жаль, но Сойка съехала с катушек, даже ты не можешь отрицать этого.

Я сжимаю кулаки, сдерживая злобу. Так происходит всякий раз, когда кто-то решается называть Китнисс сумасшедшей: мне хочется вцепиться говорящему в шею и душить его, пока он не возьмет свои слова обратно.

– Прекрати так говорить, – предупреждаю я.

– Это ты прекрати делать вид, что все в порядке, – спорит Джоанна. – Лучшее, что ты можешь сделать, смириться и сдать ее в психушку.

Резко поднимаюсь, переполненный гневом, который едва контролирую. Глубоко вздыхаю, стараясь не обрушить на подругу по несчастью свое негодование, и провожу рукой по волосам.

– Никуда я ее не сдам. Китнисс останется со мной!

– Ты такой же псих, как она? – Победительница тоже оказывается на ногах, испепеляя меня взглядом.

Мы оба на грани того, чтобы наговорить друг другу кучу вещей, о которых потом пожалеем. Неожиданно Джоанна смягчается.

– Пит, она боится тебя. Она боится всех. А страх… – девушка снова садится, – когда-нибудь она перережет тебе сонному глотку, просто чтобы посмотреть, как ты будешь дергаться, умирая!