Она наблюдает за тем, как птица парит в светлом небе: кружится, рисует чудные зигзаги и поет, поет так сладко, что… уголки губ Китнисс приподнимаются в улыбке. Я почти не верю своим глазам, настолько редко в последнее время я вижу радостные эмоции на любимом лице. Китнисс замечает мой взгляд, стыдливо потупившись, но все внутри меня трепещет, дрожа от вспыхнувшей надежды.

Понимая, что смущаю ее, я отворачиваюсь, но продолжаю глупо улыбаться: искорка счастья зажглась, отказываясь потухнуть, как я себя ни убеждаю. Оглядываюсь вокруг, решая, что стоит взять себя в руки, но вместо этого поднимаюсь на ноги и устремляюсь прочь, замечая чуть поодаль красные головки дикорастущих цветов.

Я собираю букетик и, сжимая его в руке, возвращаюсь к Китнисс. Она с интересом наблюдает за мной, но все равно чуть краснеет, принимая маленький презент. Ее губы дрожат. И она улыбается. Искренне, радостно. Мне.

От неожиданного счастья я готов кинуться к ней, сжимая в объятьях и срывая с довольных нежных губ поцелуи, но мне приходится несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы унять разбежавшееся сердце. И все-таки я позволяю себе риск: повинуясь внутреннему порыву, я ложусь на плед, вытягиваясь во весь рост, и моя голова оказывается возле ног Китнисс. Совсем близко к ним. Запретно близко.

Китнисс на секунду замирает, глядя на меня сверху вниз, но не отодвигается, а будто прислушивается к своим ощущениям. Это волшебный день: она не уходит, несмотря на мою вольность.

Ее руки опускаются на колени, и она задумчиво перебирает подаренные цветы, пока я любуюсь тем, как подрагивают ее темные ресницы, и как несмело, то и дело, ее губы дарят улыбки – первому цветку и второму, десятому в букете и пятнадцатому.

В дом мы возвращаемся уже в сумерках: Китнисс раскрасневшаяся и, кажется, довольная, а я бессовестно счастливый.

От меня не укрывается, что она не бросается в душ, как это часто бывает вечерами, а спокойно переодевается, спрятавшись за ширмой, после чего укладывается на свою половину кровати. Я занимаю ту, что положена мне.

Долго не сплю, размышляя над тем, почему раньше не заметил такого простого способа порадовать Китнисс: я почти не покидаю дома, и она сидит тут со мной, но Китнисс – птица, а птице нужно небо, чтобы летать.

Поворачиваю голову, наблюдая за тем, как, зарывшись в подушку, Китнисс смешно морщит нос. Спит. Одно ее плечо доверчиво выскользнуло из-под одеяла: несмотря на жару, она всегда спит, укутавшись по самую шею. У меня рука зудит от того, как невыносимо хочется коснуться оголенной кожи. Глубоко вздыхаю и, поднимаясь так, чтобы не разбудить любимую, ухожу на кухню. Ледяная вода из холодильника хоть немного остужает мой пыл.

Много минут стою у окна, глядя на сияющую в свете луны ровную гладь озера и вспоминая чистую улыбку на родных губах. Кажется, я почти забыл вкус ее поцелуев – они остались где-то в прошлой жизни, где-то до первого болезненного вскрика, вырвавшегося из моего горла.

Мы ведь не заслужили всего этого? Игры, огонь революции. Боль и унижения. Травма Китнисс: природа наградила ее голосом, сравнимым с пением птиц, но Люцифер забрал это…

Возвращаюсь в комнату и останавливаюсь возле кровати. Китнисс перевернулась на спину, закинув руку за голову, и сладко спит.

Обхожу постель, пробираясь к ее половине, и нарушаю правила, присаживаясь на пол возле Китнисс. Наблюдаю за ней, понимая, что могу много часов просидеть вот так: просто смотря, как она что-то шепчет одними губами и сонно улыбается, наслаждаясь сновидением.

Я не знаю, откуда во мне берется смелость, но я привстаю на колени и тянусь губами к ее губам. Легко касаюсь нижней, прикусывая ее, и мне даже кажется, что Китнисс отвечает на мое движение, приоткрывая рот. Успеваю урвать всего пару секунд счастья, когда серые глаза распахиваются, а два острых лезвия впиваются мне в щеку. Ногти Китнисс разрывают мне кожу, а она сама, упираясь свободной рукой в постель и лихорадочно дергая ногами, моментально отползает в сторону.

В ее взгляде ужас, смешанный с удивлением. Ее тело – натянутая струна, готовая порваться от напряжения. Одеяло сбилось в сторону, и я могу видеть обнаженные колени Китнисс, открывшиеся из-под задравшейся ночнушки, могу слышать, как она жадно хватает ртом воздух, учащенно дыша.

Поднимаюсь на ноги и инстинктивно тяну к ней руку, желая успокоить, но делаю только хуже – в панике Китнисс слетает с постели и перемещается на другой конец спальни.

– Извини! – запоздало прошу я, только она не слушает: на ощупь, лишь бы не упустить из виду меня-хищника, Китнисс находит дверь и, распахнув ее, скрывается из вида, торопливо сбегая по ступеням.

Обзывая себя последними словами, я начинаю бродить по комнате, борясь с собой, чтобы не броситься вслед за Китнисс, но с болью в груди понимая, что не имею на это права: она бежит от меня и моей ласки, которую я не должен был себе позволять.

Выдерживаю всего минут десять и все-таки иду на первый этаж. Я не знаю, что творится в голове у Китнисс, и сильно переживаю, как бы она не причинила себе вред.

Я нахожу ее на кухне, сидящую в темноте и безразлично смотрящую в сторону печи. Китнисс не реагирует на мое появление, вероятно, настолько погруженная в свои мысли, что не видит ничего вокруг. Я осторожным шагом приближаюсь к ней, боясь спугнуть, но когда между нами остается всего около метра, Китнисс вздрагивает всем телом, словно выходя из оцепенения, и, резко поднявшись на ноги, обходит стул кругом. Противно скрепя ножками об пол, деревянный предмет мебели оказывается ее защитным щитом от меня.