– Извини, – говорю я, и Китнисс, пряча взгляд, кивает.

Она молчит и не смотрит на меня, когда я отхожу, чтобы одеться: из вещей у меня только серые бесформенные штаны и белье, которое выдают в те редкие разы, когда позволяют умыться.

Бросив взгляд через стекло, я понимаю, что вся одежда Китнисс осталась в другой камере, да и та совершенно испорчена – порвана или разрезана ножом. Оборачиваюсь, перехватывая ее взгляд. Китнисс смотрит туда же, и, вероятно, наши мысли схожи, потому что она привстает и пытается завернуться в одеяло, закрепив его над грудью.

– Наверное, они выдадут тебе рубашку, – говорю я, вспоминая, что Джоанне и Энни после умывания полагалось по новой бесформенной, но чистой длинной рубашке.

Китнисс безразлично пожимает плечами и, похоже, не знает, что делать, как себя вести. Быстро сгребаю в сторону простынь, освобождая ей место на койке.

– Только не садись снова на пол, – тороплюсь сказать я. – Можешь занимать весь лежак… Я тебя не трону.

На мгновение наши взгляды встречаются, и мне мерещится, что щеки Китнисс становятся пунцовыми; в клетке полумрак, так что я плохо вижу даже ее лицо, не то чтобы судить о его цвете.

Она присаживается сначала на самый край, потом как будто смелеет и садится уже нормально.

Не разговариваем. Я не нахожу слов, чтобы выразить, как мне жаль… Или не жаль?

У меня ведь не было выбора. Если бы я нашел другой способ спасти ее, я бы и пальцем к ней не прикоснулся, однако все вышло, как вышло.

– Знаешь, мне очень жаль, Китнисс…

Пытаюсь подобрать слова, но выходит плохо. Ей не понравится то, что я скажу.

– Я, правда, не хотел, чтобы наш первый раз был таким. То есть… твой, не обязательно со мной… Ах, черт!..

Отхожу к стеклу и застываю взглядом на центре зала: там, на столе, лежит неприметная на первый взгляд штука – небольшой, чуть раскрытый металлический цветок, щедро украшенный витиеватым рисунком. С первого взгляда понятно: работа настоящего мастера. Садиста. Стоит цветку коснуться твоей кожи, он захлопывает свои лепестки, сжимаясь и прикусывая твою плоть, небольшой кусок. Неприятно, но можно терпеть. Настоящая боль приходит потом, когда один из охранников начинает поворачивать закрытый бутон, а зажатая в нем кожа натягивается, скручивается… и, смешиваясь с твоим беспомощным воплем, рвется…

Жмурюсь, стараясь отогнать от себя воспоминания. Странно, но я бы хотел повернуть время вспять: тогда было больно только моему телу, сейчас же Люцифер нашел способ, как разорвать мне душу.

Резко поворачиваюсь к Китнисс.

– Если для того, чтобы спасти твою жизнь, надо будет сделать это снова – я сделаю, – отрывисто говорю я.

Она вскидывает голову, прожигая меня гневным взглядом, и теперь я уверен, что ее щеки пылают.

– Снова изнасилуешь меня? – обиженно спрашивает она.

Злюсь. Подхожу ближе, встряхивая ее за плечи.

– Если понадобится, да!

Китнисс фыркает, а я распаляюсь все больше.

– Ненавидь меня, презирай! Но я не позволю, чтобы эти скоты прикасались к твоему телу! – выпаливаю я. – Думаешь, их будут заботить твои ощущения? Или, может, надеешься, что они не изобьют тебя после или во время «этого»? Они животные, Китнисс! Я много дней слушаю вопли Джоанны! Только ты – не она… Ты сломаешься, ты… погибнешь…

Китнисс громко выдыхает, и ее брови сходятся на переносице. Мне кажется, что сейчас она наговорит мне гадостей, но вместо этого Китнисс отворачивается, дергая плечами и стараясь скинуть с себя мои руки. Отпускаю ее, и она сразу пересаживается в сторону, изредка бросая на меня непонятные взгляды.

Койка достаточно широкая, так что я позволяю себе лечь рядом с ней: моя голова возле ее ног, а руку я закладываю вместо подушки и прикрываю глаза. Сейчас только утро и, если уже привычная схема жизни в темницах не изменится из-за появления Китнисс, то до вечера нас никто не тронет.

Пытаюсь задремать, но сон не идет. Ворочаюсь, не находя удобного положения: спину тянет от ночного сна в скрюченном состоянии. И есть кое-что еще: не могу отделаться от мысли, что Китнисс наблюдает за мной. Выжидаю немного и распахиваю глаза. Серый взгляд ее глаз действительно застрял на мне: скорее всего она решила, что я сплю, иначе бы так не растерялась. Только зачем ей вообще наблюдать за мной спящим?

– Если хочешь высказать, какая я сволочь, давай, – предлагаю я, – облегчи душу.

Китнисс покусывает губы и молчит, скользит взглядом по моему телу: я почти чувствую невидимые прикосновения к шее, груди, животу… Добравшись до края штанов, Китнисс хмурится, и ее взгляд устремляется выше, замечая, наконец, язвы на моем предплечье. Я вздрагиваю, когда ее холодные пальцы касаются воспаленной кожи вокруг.

– Гноится…– тихо говорит Китнисс.

Не знаю, как это выглядит со стороны, но то, что я могу рассмотреть сам, это вздувшиеся желто-красные и постоянно влажные раны. Китнисс проводит пальцами вдоль моей руки, и я покрываюсь мурашками – ворованные секунды ласки, которые она дарит мне, так неожиданны и драгоценны, что я зажмуриваюсь, стараясь запомнить их. Легкое прикосновение самыми кончиками ее ногтей, стремящееся вниз: локоть, запястье, тыльная сторона руки. Китнисс накрывает своей ладонью мою руку, и я растопыриваю пальцы: она тут же пользуется этим, сплетая наши кисти. Я крепко-крепко сжимаю ее руку, боясь что она отдернет ее, но этого не происходит. Секунда, минута, две…