Едва за ней закрылась дверь, как напротив Главы администрации нарисовались два закадычных дружка: Ксафан с Купидоном.

– Мы же сегодня ночью тебе досконально растолковывали, что она собою представляет, и что нужно делать. А ты?.. Все сделал совсем наоборот. Вот и старайся после этого, - глубокомысленно изрек Купидон, с укором глядя на Василия Петровича.

– А разве она и есть "зло"?
– удивленно произнес их визави.
– Такая красивая женщина не может нести в себе зло, - абсолютно уверенный в собственной правоте, сообщил он.

– Это не женщина, - пытался разуверить его Ксафан, знавший Лилиан еще по Аду.
– Она чертовка. Мало того, чертовка, специализацией которой является обводить вокруг пальца и заставлять делать, что ей заблагорассудиться таких...
– тут у него вышла небольшая заминка, - доверчивых мужчин, как ты, - собравшись с мыслями, закончил он.

Заминка произошла, потому что вместо "доверчивых мужчин" его так и подмывало сказать, что он сейчас думал о главе администрации, и поэтому у него на языке все время вертелось совсем другое слово, но он, усилием воли, все-таки сумел сдержать себя.

– А чем сможете доказать, что она чертовка?
– ехидно спросил Василий Петрович всеми силами стараясь доказать оппонентам обратное.

– Да у нее хвост под юбкой, - на полном серьезе сообщил Купидон.
– Или ты так заслушался ее сладкоголосых речей, что и не заметил этого?
– пытаясь взять того на понт, поинтересовался он, считая, что этот хитрый маневр убедит Василия Петровича в том, что Лилиан представительница Ада. Но напрасно... Тот не верил факту абсолютно ясному, как ангелу, бывшему ранее чертом, так и богу, хоть и языческому. Василий Петрович даже умудрился вставить Купидону язвительную шпильку:

– Смотри-ка, еще молоко на губах не обсохло, усы и борода не отрасли, а уже умудрился проинспектировать, что находится под юбкой очаровательной дамы.

Этот, казалось бы, совсем невинный, укол буквально взбесил Купидона. Его божественная сущность воспротивилась тому, как посмел с ним говорить таким тоном какой-то смертный. Превратить того в соляную глыбу или заставить постоянно таскать камень в гору, чтобы тот снова и снова скатывался, (приблизительно так наказывали, ослушавшихся их, боги с Олимпа) - он не мог, да и смертный этот - им обоим был сейчас крайне необходим. А стрелять из лука, который Купидон повсюду таскал за собой - не имело никакого смысла. Уколы его стрел не являлись наказанием: они предназначались совсем для другого. Однако, моментально сделав надменное лицо, которое обычно всегда было смешливо, или, в крайнем случае, улыбчиво, он жестко произнес:

– Мне совершенно безразлично, что ты думаешь обо мне. Но сообщаю, что старше тебя, да и Ксафана тоже, по крайней мере на тысячелетия. Так что твои пассажи на счет моего юного возраста совершенно не обоснованы и абсолютно неуместны.

После этого заявления (по-другому эту тираду было назвать никак нельзя) он, гневно сверкнув очами, удалился, оставив Ксафана (который лучше него знал Лилиан) разъяснять Василию Петровичу чертову сущность Лилиан и адский смысл ее речей. Решив не терять времени зря, Купидон понесся в редакцию "Плоскостей" с очередной заметкой. Ввиду ссоры Ксафана с возлюбленной, ему пришлось взять на себя и эту работу, хотя раньше с той прекрасно справлялся, влюбленный в Главную редакторшу ангел.

За время прошедшее с первого посещения Купидоном этого местного оазиса средств массовой информации, помещение редакции сильно преобразилось. Увеличившийся в разы тираж "Плоскостей" позволил до неузнаваемости преобразить офис редакции местной газеты. Ремонт европейского класса, дизайнерские интерьеры, современная оргтехника. В общем, реорганизация, случившиеся в Волово, много поспособствовала буйному расцвету газеты "Плоскости", а в особенности, - ее офиса. Можно прямо сказать - тот стал буквально неузнаваемым.

Купидон заглянул в кабинет, на двери которого была прибита табличка: "Главный редактор Болтаева А.С." А.С. расшифровывалось, как Анна Сергеевна. Это был ее "позывной" для служебного пользования, то есть - для коллег, сотрудников и посетителей редакции. А для близких и знакомых она была просто Анечкой. По крайней мере, именно так называл ее влюбленный Ксафан.

За столом, то и дело смахивая сдобренные тушью слезы, плакала покинутая ангелом редакторша. По-видимому, рыдала она уже довольно долго, так как туши на ресницах осталось совсем немного, и след, оставляемый тою на щеках, был уже не черного, а бледно-серого цвета. Ее изящный носик распух и сделался красным, оттого что его бессчетное число, раз терли насквозь промокшим горючими солеными слезами носовым платком. В общем, увидев ее в таком виде, самому можно было разрыдаться от жалости и сострадания к человеку, обреченному на неразделенную любовь.

– Ну, и что ты так расквасилась?
– вместо приветствия спросил Купидон, с сочувствием взглянув на Анечку, но, не услышав ответа на свой вопрос, продолжил, - А ты думаешь, Ксафану легче? Ведь сама виновата, в случившемся. Вместо того, чтобы выяснить все сразу, - фыркнула, взбрыкнула, рассердилась, убежала... Ведь, надобно понять и его. Он, же, ангел...

Моментально изобразив на лице неприступность, Анечка произнесла со всей строгостью, на которую была способна, пребывая в столь плачевном состоянии: