Реакция, к счастью, в этот раз не подвела: я подтолкнула Диму к так удачно расположенной подворотне и тут же скрылась в тени зданий сама.

— Домогаешься, рыжая? — нахально усмехнувшись, прокомментировал он мои действия, но тут же замолчал — прислушался.

— Жаль все-таки, что Рита сегодня занята, — раздался чуть раздосадованный голос мамы. — Я так хочу, чтобы вы поскорее подружились…

— Подружимся, — заверил ее мужской голос, слишком запоминающийся и редкий.

— Это… — Дима даже не стал договаривать — я и так все поняла. И опять солгала:

— Это мамин новый «друг». Ты тоже заметил, что голос очень похож?.. Но это не он. Его зовут Антон, он бизнесмен, они с мамой познакомились в оздоровительном центре…

— И ты его боишься?

Все-таки, люди, которые умеют виртуозно лгать, по-своему талантливы. Это чертовски сложно: отрицать очевидное, придумывать другое, убеждать в придуманном других и при этом не замечать, как скептически относятся к твоим заявлениям.

Трудно на вопрос: «Все в порядке?», — ответить: «В полном», — и улыбнуться так, чтобы никто ничего не заметил.

Но еще труднее поверить в ложь, придуманную ради тебя, если солгавшему от этого будет легче. Трудно, но иногда необходимо.

Так что, Дима, прошу тебя, давай просто сделаем вид, что поверили друг другу: ты в то, что у меня нет проблем, а я в то, что тебя мои неумело скрываемые тайны не задевают.

Глава 18. Не лишняя

Я никогда не думала, что больничный при едва заметно протекающей болезни может стать адом. Что бы там ни говорили об отличниках в общем или обо мне лично, я редко была против возможности прогулять школу по официальным причинам — но в середине последнего года обучения я впервые захотела в школу настолько, что заплакала.

Вернее, плакала я не из-за школы — из-за невозможности хотя бы на несколько часов скрыться в привычный и уютный мир, где нет двуличного Антона-Шекспира и влюбленной мамы.

А мама влюбилась. Это я поняла на второй день больничного, ставший самым ужасным. Пятница часто была для меня несчастливым днем, но часто эта неудачливость проявлялась в мелочах и недоразумениях досадных, но не более. Однако эта зимняя пятница превзошла всех своих предшественниц.

Началась она с дверного звонка — странно, что я вообще услышала его, обычно меня по утрам не разбудишь даже ремонтом у соседей за стенкой — а через полминуты ко мне в комнату заглянула сияющая мама с огромным букетом алых роз.

— Дорогая, как хорошо, что ты уже проснулась! — улыбнулась она, а я уже начала предугадывать самое худшее. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — поникшим — но это сошло за сонный — голосом ответила я, искренне желая опять уснуть и не просыпаться, пока не наступит долгожданное воскресенье — день рождения Кирилла и шанс исчезнуть из дома на целый день.

— Это замечательно, — мама улыбнулась. — Тогда сейчас вставай, умывайся, одевайся, а я пока на стол накрою.

— А какой хотя бы праздник?

— Просто очень хороший день, — и, потрепав меня по голове, покинула мою комнату. Вставать категорически не хотелось, но было необходимо: меньше всего на свете мне хотелось расстраивать маму. Ну и что, что на нашем диване уже наверняка сидит человек, которого я больше всего боюсь, пьет чай из подаренного мне на день рождения сервиза, играет роль хорошего бизнесмена — это все пройдет, обязательно пройдет, а маме лучше не знать, что происходит вокруг ее семьи, за свою жизнь она и так достаточно натерпелась.

Но чего я не ожидала, так это такого взгляда мамы. Они с Антоном-Шекспиром всего лишь говорили, даже не дотрагиваясь друг до друга, а мне уже все стало понятно. Может, потому, что я сама испытываю что-то подобное, а, может, это просто написано в маминых глазах…

Но она влюбилась. Совершенно точно, сидящий напротив нее человек покорил ее сердце, завладел мыслями и желаниями. И он… он улыбался, глядел с нежностью и теплом, и не знай я, кто он на самом деле и что ему нужно, поверила бы в искренность этих темных глаз. А мама верила: слепо, не допуская и мысли об обмане.

У меня закралась кощунственная мысль: так же я верила Диме, не допуская и мысли о том, что наши отношения — лишь обман. И это при том, что обычно я никогда никому, кто говорил о малейшей симпатии в мою сторону, не доверяла, считала, что это вполне могут оказаться изощренные попытки поиздеваться над неяркой заучкой — а с Димой забыла обо всех сомнениях.

Только ему, и правда, можно было верить, а мама смотрела влюбленными глазами на лжеца, лицемера и, скорее всего, даже убийцу.

— Доброе утро, Рита, — первым меня заметил, как ни странно, именно он. — Как ты себя чувствуешь?