За что, собственно, и поплатилась вечером, увидев на тонометре вместо привычного «100/60» совершенно невероятное для меня давление «135/90». Заснуть с высоким давлением оказалось выше моих сил, да еще и папа до сих пор не вернулся, позвонив и пробормотав что-то невнятное про срочные дела.

Когда настроение, и без того подпорченное, начало скатываться до отрицательной отметки из-за «прелестного» состояния организма, телефон, в такое время — двенадцать ночи на часах — обычно молчащий, запиликал сигналом сообщения.

«Чего не спишь, Рыжая»?

Конечно же, это Дима Воронцов, только он может писать в такое время.

Я улыбнулась, ощутив странную теплоту где-то в районе груди, и быстренько написала ответ: «С чего ты взял, что я не сплю?» — чтобы получить информацию о том, что окна его комнаты, оказывается, находятся прямо напротив окон моей.

Через десяток сообщений, устав постоянно что-то набирать и отправлять, Дима решил мне позвонить, и проболтали мы не меньше двух часов, до того момента, пока Константин Викторович не подъехал к дому — оказалось, что он тоже где-то отсуствовал.

Ведомая интересом — а что же у Воронцова за машина? Я ведь никогда ее раньше не видела, вернее, не обращала внимания, — я выглянула в окно как раз в тот момент, как черный внедорожник припарковался аккурат под фонарем. Со стороны пассажира из машины вышел человек, в котором я с удивлением узнала папу. Пробормотав что-то о том, что мне надо попытаться уснуть, я нажала на «Сброс» и побежала в коридор с твердой уверенностью в том, что сегодня я задам папе много вопросов, и не успокоюсь, пока не получу на них ответы.

Глава 10. Преступление и преступление

Заскрежетал дверной замок, я приготовилась с порога выдать с десяток вопросов, не пропуская папу дальше до тех пор, пока не получу ответы, но вся решимость вмиг слетела, стоило мне вдохнуть поглубже, чтобы дыхания хватило на всю пламенную речь. От такого перегара я сама едва не окосела.

— Риточка, дор-рогая, а ты почему не спишь? — чуть заплетающимся языком спросил папа, пытаясь снять с себя шарф. То, что для этого нужно было расстегнуть куртку, его не заботило. — А, я понял! Ты меня ждешь! Настоящая любящая дочка! — и расплылся в улыбке, от которой мне стало немного плохо.

Проглотив недовольство, я помогла папе раздеться и разуться и провела его на кухню, где тут же поставила перед ним ожидающий его ужин и уже остывший чай.

— Ешь, уже, правда, остыло, но все равно вкусно, — просто чтобы не молчать — а больше сказать пьяному отцу мне пока было нечего, кроме, пожалуй, пары-тройки ругательств, но такое отцу не говорят, — сказала я, усаживаясь напротив.

— Спасибо, доченька! Только ты мен-ня и любишь! — все тем же заплетающимся языком сказал папа и начал ужинать, приговаривая, как же хорошо я готовлю и как его люблю. Пока он был занят этим нехитрым делом — и, следовательно, сбежать от меня не мог — я поставила чайник и заварила, для разнообразия, чай нам обоим.

— Пап, ты чего так напился-то? Да еще и с кем? С Константином Воронцовым? — убрав наконец-то тарелки в мойку, тут же спросила я.

— Откуда ты знаешь? — тут же ужаснулся отец и едва не поперхнулся чаем. Должно быть, это был знак, что надо прекратить вопросы — но разве остановишь меня такой причиной, как алкогольное опьянение?

— Знаю, пап. Так из-за чего?

— Была причина! — туманно ответил он мне, а потом вдруг резко погрустнел. — Как же хорошо, что так вовремя маму мы послали… то есть отправили в сануз… санаторий! Вот бы и тебя куда-нибудь по… отправить — мне бы спокойней было….

— А что может случиться? — тут же насторожилась я.

— Пи… печаль, прости, доченька. Проблемы у меня и у Кости, большие проблемы! Вот зачем я тогда его слушал?! Поступил бы как хотел — и все бы было хорошо! — отец резко поставил чашку на стол, едва не расплескав содержимое. — Так нет же, он же умный, знает, как лучше! Всегда таким был — таких в детстве душить надо! И вообще, зря я тогда ушел, нельзя было Машку отпускать! И тогда бы…

— Пап, ты о чем? — улучив паузу в возмущенной тираде, спросила я, все же уловив некоторые аспекты сказанного. Но не верилось — мало ли на свете Маш? Вот только вместе с той фотографией…

— О чем я? — тут же переключил все свое внимание на меня папа. — Я о чем?! Ты даже не понимаешь! Конечно, тебе ведь никто не скажет! Даже Лена, и та почти ничего не знает, глупая и наивная девочка! Не залети она тогда, все было бы не так! Если бы не ты… Я бы не оставил Машу, мы бы были вместе, и тогда бы она не…

...Входная дверь закрылась особенно громко, даже яростно.

Наверно, мне стоило дослушать, но мы, дети, существа ранимые, и стоит нам уловить хоть отголосок фразы «Зачем ты вообще родился!», тут же лишаемся всего здравомыслия — остается только горечь, невероятная обида на весь мир, беспросветное отчаяние…