В «отгоне»

Тем временем, что я гостил в отгоне, мой друг Гарик Тайн получил серьезную травму – ехал на мотоцикле, и у него лопнула вилка переднего колеса. Мотоцикл под ним развалился и Гарик, упав на приличной скорости, здорово повредил ногу и руку. Радовались, что живым остался. Его как-то загипсовали, забинтовали, и он мог передвигаться на костылях, но Жабин решил отправить раненого в Москву, поручив мне, пока мой комбайн не работал, доставить Гарика в Акмолинск, на аэродром.

Мы отправились на перекладных, благо грузовики непрерывно ходили с токов на элеватор, который находился в Краснознаменском. Так, на разных машинах мы двигались от совхоза к совхозу. Поскольку в каждом из них были наши попутчики из Менделавочки и пищевого института, нас повсюду принимали как дорогих гостей. Через несколько дней добрались до Акмолинска, где довольно быстро нашли штаб студенческого отряда нашего района, который расположился в окрестностях городского аэродрома. Там же была и редакция многотиражки МАИ – «Пропеллер на целине», где этим летом снова работал Миша Полячек. На целину он поехал одновременно с нами вместе со студентами авиационного института. Мишка нам очень обрадовался и первым делом повел в столовую, где накормил обедом с борщом и мясными котлетами – два месяца ничего подобного мы не видели. Там же мы встретили еще одного нашего газетчика Витьку Лискера. Он шутил: «вы жабенки, а мы жиденки» – командиром всех вузов Ленинградского района, включая МАЛИ, был доцент МАИ – Жиденко (имени его уже не помню). Я носил отцовские гимнастерку, галифе и портупею – самая удобная форма на целине. Так же был одет и Владимир Николаевич Жабин, и меня прозвали «юный жабинец».

На следующий день мы отправили Гарика самолетом в Москву, а я вручил Полячеку фото с корреспонденциями для нашей газеты и решил тоже возвращаться к себе на самолете. Миша договорился с пилотом самолета типа АН-2, доставлявшего почту в колхозы и совхозы, что тот за тридцатку меня прихватит.

Мы летели над бескрайними казахстанскими полями, над морем пшеницы и уже убранными участками, с работающими комбайнами и тракторами, над строящимися домами новых совхозных усадеб. Я, не отрываясь, смотрел на эту прекрасную картину и, душа у моя буквально пела от восторга, ведь до этого мне еще не приходилось летать на таких самолетах. А тут с высоты птичьего полета я увидел весь масштаб труда хлеборобов, ощутил себя причастным к этому великому делу. Такие чувства я испытывал и за рулем комбайна, но с высоты все выглядело значительно грандиознее.

Несколько раз мы приземлялись в населенных пунктах, где я помогал выгружать почту, снова взлетали, и я опять не мог оторвать глаз от завораживавшей меня картины, пока вдруг во время очередного перелета пилот прокричал, наклонившись ко мне: «Ты не бойся, мы сейчас падать будем, у меня элероны отказали». Честно говоря, я не очень ему поверил, но прилив адреналина почувствовал. Мой летчик как-то спланировал и ухитрился посадить самолет на совхозном поле. Когда мы вышли из машины, он спросил меня, понимаю ли что-нибудь в гидравлике. Я признался, что имею смутное представление об этом предмете, поскольку мы лишь недавно начали его изучать. Поковырялись мы с ним в кранах и гидроцилиндрах привода элеронов, но ничего не смогли сделать. Денег за перелет он с меня не взял, посоветовал добираться самостоятельно, а сам отправился звонить, чтобы прислали техничку. Я дошел до полевого стана, как сейчас помню, совхоза имени Калинина, там опять девочки из пищевого института – накормили, напоили, утром посадили в машину, шедшую до Краснознаменки. Вскоре добрался до своей бригады.

В мое отсутствие привезли новые полотна для комбайна, я их поставил, но остался без руководителя, поскольку мой комбайнер уже работал на другой машине. Мне бригадир предложил самому сесть за штурвал. Я взял в помощники своих ребят, и в дополнение к тем 150 гектарам ржи, что было убрано до поломки, скосил еще 250 гектаров яровой пшеницы. Комбайн был прицепной, меня таскал тракторист из механизаторов, с которым мы время от времени менялись местами, работали практически круглосуточно, лишь на 3–4 часа заезжая в бригаду, чтобы передохнуть. Попеременно с помощником спали прямо в бункере, не прерывая работы, а когда что-то ломалось или мы приходили в совершенное изнеможение, ездили отсыпаться в свои бараки.

За рулем комбайна

…и за рычагами трактора

Пишу готовили в бригаде. Наша повариха Поля мне очень симпатизировала, хотя была значительно старше, и подкармливала. Кусок хлеба с маргарином – самый вкусный деликатес. С чаем, правда, возникла проблема. Поначалу мы его пили из металлических кружек, потом они попортились или порастерялись, и нам пришлось пользоваться стеклянными банками из-под семипалатинской тушенки из конины. А эти банки имели неистребимый запах одеколона «Ай-Петри», который вместо вина и водки пили механизаторы. Во время уборочной страды царил «сухой закон». До начала уборки мы ездили за 100 километров куда-то, чтобы привезти ящик водки. На 50 человек – это была ерунда, конечно, мы же не напивались, а так, для удовольствия. А механизаторы пили хорошо, и за неимением водки шел в ход одеколон. Этот запах я запомнил и возненавидел на всю оставшуюся жизнь.

О моей поездке в отгон Жабин, конечно же, узнал, но, вопреки моим опасениям, не сделал никаких оргвыводов, все обошлось, а я очень пожалел, что мало нафотографировал «отгонной» жизни своих товарищей. Но гораздо более серьезным разочарованием стало то, что мы не успели подобрать значительную часть урожая, скошенного мною до ноября на четырехстах гектарах, и много зерна ушло под снег. А урожай в тот год был очень хороший.

На целине мы поняли, насколько тяжел труд хлеборобов, но вместе с тем я испытал невероятные ощущения, совершенно непередаваемые, когда движешься на комбайне по бескрайнему полю пшеницы – фантастика! Очень тяжелый труд, было нелегко, но настолько романтично и здорово, что вспоминается только хорошее.

Первый сноп пшеницы нового урожая 1958 года

При этом мы искренне считали, что выполняем важную работу, помогаем решить задачу государственной важности задачу и чувствовали себя как бы бойцами, продолжателями дел наших родителей и революционных предков. Мне же все время вспоминались прекрасные стихи моего друга Миши Полячека под названием «ЧОН», посвященные его маме, Еве Яковлевне.