— Ты что, Беглар, шуток не понимаешь? Я знаю, с меня ты вообще не возьмешь минди!

— Это еще почему?

— Как же! Мы только что вместе выиграли войну! Что тебе стоит обслужить меня бесплатно!

— Дудки! Политика политикой, а кукуруза кукурузой! Это, брат, государственное дело!.. Минди я беру не для себя — для государства, так что ты не толкай меня на преступление! Тебе уступить — чем они хуже тебя? Прав я, женщины?

Те закивали головами. Беглар занялся своими мельничными делами. Я подтащил к огню припасенную Бегларом для таких случаев широкую доску, положил в изголовье чей-то мешок с кукурузой и улегся.

…Гудит мельница, поет на разные и все же однообразные голоса… Над жерновами, на полке выстроились в ряд мешки с помолом. О многом рассказывают они мне: о событиях на селе, о новостях в жизни моих соседей, об урожае, о войне… Вот стоит большой, наполненный до самого верха мешок с кукурузой. Донести до мельницы его не могли ни ребенок, ни женщина. Он наверняка принадлежит мужчине, причем сильному мужчине. Кому же? Ну конечно, Макару! У него и силенок достаточно, и кукурузы вдоволь. И не спешит Макар с помолом, потому и не ночует здесь. Заберет муку завтра или даже послезавтра… А вон махонький, синий в горошинку, ситцевый мешочек. Сколько в нем кукурузы? Фунтов десять, не больше. Мужчина не стал бы тащиться на мельницу из-за такого пустяка. Значит, принес его ребенок. Среди полновесных мешков этот крохотный мешочек напоминает куклу в синем платьице. А-а-а, вспомнил, точно такой, синий в горошинку, ситцевый халат видел я летом на сынишке Ладико — Датуне. Конечно, мешочек принес Датуна! Понятно и то, почему он не ночует на мельнице: кукурузы-то в мешочке всего на две-три выпечки… Какая разница, когда их съешь, сегодня или завтра? Лучше уж продлить это приятное ожидание на день… Мешки, мешочки — большие, малые, целые, залатанные, заполненные до отказа и наполовину — они рассказывают о себе, о своих хозяевах, и я знаю, который из них кому принадлежит, когда за которым придут и когда еще их принесут на Бегларову мельницу…

Глаза мои слипаются. Я уже в сладком полусне. А мельница гудит, поет на разные и все же однообразные голоса. Поет о чем-то своем, неповторимом. Так умеют петь только мельницы. Поезда тоже поют, но иначе. Их песня — шумная. Мельница гудит вовсю, но все же тишина здесь такая, что слышишь, как в углу скребется мышь, как где-то далеко лает собака, а в камышах жалобно воет шакал. А вот возни Беглара в мельнице не слышно! Переверни он здесь все с ног до головы, ты и не заметишь этого, потому что сам Беглар — часть мельницы, неотъемлемая ее часть. Он поет вместе с мельницей, и мельница не может петь без Беглара… Сквозь сон я вижу, как Беглар выбирает меркой кукурузу из моего мешка и ставит мерку на пол, как он украдкой оглядывается на женщин, потом на меня и, убедившись, что ни женщины, ни я не замечаем его манипуляций, засыпает кукурузу обратно в мой мешок.

Я вижу это, но если б даже я спал мертвым сном и не видел бы ничего, я знаю, что Беглар не возьмет ни грамма кукурузы ни из моего мешка, ни из мешков дремлющих у огня женщин, ни из того крохотного, синего в горошинку, мешочка. Потому и пустует частенько «казенный» ларь в Бегларовой мельнице и потому любит Беглара все наше село.

Я тоже очень люблю моего Беглара, и, согретый этим чувством, я засыпаю… Я проснулся от злобного лая собаки. Кто-то изо всех сил стучался в дверь. Я встал. Кряхтя и ворча, Беглар подошел к двери и откинул засов. Дверь со скрипом распахнулась, и в мельницу вступил высокий, покрытый снегом мужчина с мешком на плече. Беглар попятился назад, женщины повскакивали. У меня что-то застряло в горле, я весь похолодел: перед нами стоял бригадир Датико.

— Здравствуйте, чего вы переполошились? — Он сбросил мешок на пол и протянул к огню озябшие руки.

Мы молчали. Я не видел Датико с того страшного дня. Он не показывался нигде. Теперь, увидев его, я онемел от удивления, ненависти, страха и возмущения. Во рту у меня пересохло, язык прилип к нёбу, колени задрожали, и, чтобы не упасть, я сел.

Датико снял с плеча ружье, поставил его в углу, стряхнул с одежды снег и сел рядом со мной. Я отодвинулся.

— Не чумной я, чего ты боишься? — сказал Датико недовольно.

Я не ответил. Беглар и женщины продолжали стоять и молчать, не отрывая глаз от Датико.

— Вы что, человека не видели? — обратился Датико к ним.

— Почему же, человека мы видели… — ответил Беглар и присел на ларь. Женщины сбились в углу.

— Давненько у нас не бывало такой зимы… Народится кукуруза — дай бог! — нарушил Датико неловкое молчание и стал скручивать цигарку.

— Тем более — у тебя… — вставила Аквиринэ.

— Смеешься, старая?

— Зачем мне смеяться? Ты, эвон, приволок два пуда кукурузы, а мне эта горсть муки должна хватить до нового урожая!..

— Ну, знаешь! Я тебя не грабил, ничего у тебя не отбирал…

— Не знаю… Человека ты убил, теперь, наверно, начнешь грабить людей…

— Будь ты мужчиной, заставил бы я тебя проглотить свой ядовитый язык! — Датико сильной затяжкой ополовинил цигарку.

— Будь я мужчиной, показала бы я тебе, что такое кровь, и как надо резать людей, выродок ты этакий! — ответила Аквиринэ и плюнула в огонь.

Датико побледнел, но ничего старушке не ответил.

— Спешу я очень, — обратился он к Беглару, — после этого, — он показал на жернов, где мололась моя кукуруза, — засыпь мою.

— Теперь очередь Макара.

— Макар подождет!

— Он придет на рассвете…

— Ничего, подождет, а я спешу!

Беглар смолчал. Датико поднял свой мешок, подтащил к жернову.

— Давно я не ел твоих лепешек, Беглар! — улыбнулся Датико Беглару.

— Может, еще прикажешь подать тебе жареного поросенка?

Датико обмер.

— Беглар, не растравляйте меня… Взял я грех на душу, теперь мне уже нечего терять… — сказал он и бросил взгляд на свою винтовку. Беглар придвинулся к своей кремневке. Тогда Датико подошел к стене, снял кремневку, подбросил ее в воздух, схватил за ствол и со всего размаху ударил прикладом об землю. Потом открыл дверь, забросил ствол в снег, а приклад швырнул в огонь.