Майи-Брель, подойдя к герцогине, воскликнул:

— Да простит меня ваше королевское высочество, но он никому не поклонился и разыграл здесь ужасную комедию. Графиня де Вильнев-Карамей может подтвердить, сколько нам пришлось выстрадать в замке Мортфонтен за ужином, который ему предложила наша прелестная Максимильена!

И Майи-Брель, зашелестев кружевными бантами, повернулся к графине, чтобы услышать от нее подтверждение своих слов.

— Ах, бедная моя малютка, — вскричала герцогиня, — вы принимали у себя это северное чудище! Если бы он посмел вести себя подобным образом в Версале, мой свекор Людовик XIV не стерпел бы этого!

Максимильена несказанно страдала, выслушивая все это о человеке, которого любила, хотя по-прежнему злилась на него за розыгрыш с лжецарем. В этот момент кто-то взял ее за руку. Обернувшись, она побледнела. Перед ней стоял Амедей де Вильнев-Карамей. Он нежно прижимался к ней на глазах у всех, а сам до боли сжимал ей пальцы. Церемонно склонившись перед герцогиней Мэнской, он произнес:

— Пусть ваше королевское высочество извинит меня, я так счастлив вновь увидеться с женой.

Бенедикта де Конде, герцогиня Мэнская, любезно улыбнулась:

— Оставляю вас наедине с супругой, дорогой граф. И кажется, ко мне идет герцог…

С этими словами герцогиня удалилась вместе с желтозубым и кривым на один глаз уродом — это был ее племянник, герцог де Бурбон, которого все называли просто «герцог».

Максимильена смело встретила разгневанный взор Амедея.

— Что вы делаете при дворе, мадам? — спросил он с насмешкой. — Я полагал, что вам с вашими манерами святой Нитуш это место не по нраву.

Максимильена стиснула зубы, стараясь сохранить спокойствие.

— Я здесь по приглашению регента, сударь.

— Ах, да! Я об этом слышал. Моя супруга должна находиться в качестве гида при царе. Так вы меня считаете за идиота? Я заметил, какие взгляды бросал на вас этот дикарь, а вам это, кажется, доставляло удовольствие. О, какой позор! И вам я дал свое имя!

— Вы не отдали мне свое имя, сударь, вы его продали.

— Что вы хотите этим сказать? — закричал граф в бешенстве.

— Вам это прекрасно известно, сударь. Маркиз де Силлери, мой отец, отдал вам не только мою руку, но и состояние!

— Я сделаю все, чтобы отнять у вас право воспитывать Адриана!

Максимильена побледнела.

— С вашей стороны бессовестно вести такие разговоры! Вы бросили меня из-за своих любовниц, пьянок, карточной игры… Но теперь я все поняла. Проматывайте же мое состояние и развлекайтесь как вам угодно, а меня оставьте в покое!

— Вы очень изменились, мадам, и я вам отомщу! Но признайтесь, что вы любите царя.

— Оставьте меня, сударь.

— Я вас убью, велю заточить в монастыре, разорю вас, вы никогда больше не увидите Адриана, и я расскажу, кто его мать, — сказал, скрежеща зубами, Амедей, с ненавистью глядя на жену.

— Замолчите, граф, на нас смотрят, вы просто смешны! Я отправляюсь сегодня во дворец Силлери, прошу вас прийти ко мне завтра, когда вы придете в себя. Мы обсудим, как изменить положение, которое не может оставаться таким.

Амедей был потрясен. Кроткая, застенчивая Максимильена отвечала ему с уверенностью, о которой он прежде не подозревал. В бессильной ярости он застыл на месте, а она направилась к двери, но в этот момент к ней приблизился аббат Дюбуа и шепотом произнес:

— Мадам, его королевское высочество желает поговорить с вами наедине…

Максимильена, удивленная, пошла за ним.

Ромодановский издали наблюдал за всей этой сценой; не зная, как подойти к Максимильене, он решил дождаться ее в карете.

Следуя за Дюбуа, Максимильена прошла анфиладу комнат и оказалась наконец у дверей маленького кабинета, где ее ждал регент. Когда она вошла, он встал и произнес с присущей ему изысканной любезностью:

— Мадам, простите, что пригласил вас ко мне в столь поздний час, но мне необходимо обсудить с вами нечто очень важное. Однако позвольте сначала предложить вам легкий ужин.

Максимильена, сделав реверанс, ответила довольно холодно:

— Благодарю, ваше королевское высочество, но мне хотелось бы узнать, зачем меня пригласили.

Филипп улыбнулся.

— Я вижу, вы все еще сердитесь на меня. Присядьте и поговорим. Это частная беседа, этикетом в ней можно пренебречь. Не называйте меня «вашим королевским высочеством» и соблаговолите выслушать.

Садясь в кресло, Максимильена подумала: «В чем же я его упрекала? Филипп Орлеанский был всегда так мил… Ах да! Я сердилась на него из-за Амедея… но его ли это вина?»