Я села у канавы, скрестила пальцы и начала просить Бога помочь нам выбраться из Кочинова. И еще я просила, чтобы мою тетю больше не вызывали в Кесову гору.

ПЕРЕЕЗД

Про то, что младшей тете удалось устроиться в Никольский сельмаг продавщицей, я узнала перед самым переездом. Наверное, она боялась говорить, чтобы не сглазить. Я с бабушкой буду убирать классы, и мы опять, как и раньше, когда я была маленькой, будем жить в школе. Но главное — мы все будем регулярно получать хлебные пайки по карточкам.

Перевозила нас на колхозной лошади тетя Маланья Ганечкина. Она сидела со спущенными вожжами впереди и тихо напевала:

Все васильки, васильки,

Много родится вас в поле,

Помню, у самой реки

Мы собирали для Лели.

Женечка сидел на телеге, а мы шли босиком по обочине дороги рядом. Тетя и бабушка разговаривали, хотелось расслышать слова этой песни, она мне нравилась, но бабушка велела взять мне прут и подгонять корову, которая была привязана сзади к телеге.

Мы приехали, тетя Маланья попросила напоить лошадь. Я зашла в дом, взяла ведро и пошла к пруду, который был против дома, за дорогой. Зачерпнув воды, я поставила ведро на траву, мне показалось, что там что-то шевелится. Я вылила воду, и по траве, смешно кувыркаясь, поползли мелкие коричневые букашки. Я подошла к воде с другого, более высокого берега, снова черпнула, дала воде отстояться, чуть наклонила ведро так, чтобы лучи солнца попали в него. Букашек было меньше, они быстро и все по-разному плавали в коричневатой воде. Тетя Маланья крикнула:

— Ты чего, лешего зачерпнула, неси воду скорей.

Я поднесла ведро лошади, она спокойно пила воду с букашками, каждый глоток, будто клубок шерсти, медленно и мягко катился по ее длинной шее.

Я вошла в дом с пустым ведром, все начали просить пить. Старшая тетя сказала что у нее вода еще позавчера принесена с реки, теплая. Мне пришлось взять ведра и пойти на речку. Оказалось, что школа была в одном конце деревни, а речка в другом, до нее было с километр ходу, а кроме того, спуск к реке был крутой. Навстречу мне попалось несколько баб и девок, они несли воду на коромыслах, иногда в руке было еще третье ведро, а я еле два ведра дотащила, разжала побелевшие от железных ручек ведер пальцы, они заныли, как зубная боль.

Уже был август, а у нас еще было не накошено сено для коровы. Тети и бабушка очень волновались, ходили к председателю сельсовета. Наконец он дал нам покос где-то очень далеко на болоте. Меня оставили дома с Женей — все ушли на несколько дней косить траву.

На второй день с маленькой Тойни на руках пришла тетя Лиза и сказала, что дедушку парализовало и что он лежит без сознания.

Я пошла в медпункт, который был у нас за прудом. Фельдшерицей в Никольском была молодая девушка, Екатерина Ивановна. Она расспросила про дедушку, что-то поискала у себя в застекленном шкафчике, взяла сумку и сказала: «Идем». Я попросила ее подождать, пришлось ей объяснить, что с ней пойдет моя тетя, а я должна сидеть с детьми. Тетя Лиза оставила Тойни со мной и пошла с фельдшерицей к себе в Карабзино.

В одном из классов стоял шкаф с книгами, мне казалось, когда тети, бабушка и Ройне уйдут на покос, у меня будет время выбрать книгу и почитать. Но дедушку парализовало…

Тойни совсем маленькая, ей полтора года, она еле-еле передвигает свои толстые ножки, она очень спокойный ребенок, много спит, но ее надо кормить. У нее хороший аппетит, и она постоянно пачкает штаны, а у нее их всего две пары, приходится по очереди стирать и тут же сушить, попку надо постоянно мыть, чтобы не пропрела. На следующий день я решила помыть ее всю в речке. Но днем было некогда, пришлось пойти на реку после того, как подоила коров. Женечке очень хотелось купаться, но ему нельзя было, у него туберкулез.

Тойни испугалась холодной воды и закричала во все горло, начала вырываться и соскальзывала с рук, но от нее плохо пахло, ее надо было обязательно помыть с мылом. Помыв ее, я набрала ведро воды для питья, и мы пошли домой. Идти пришлось очень долго, надо было останавливаться. Тойни двигалась очень медленно, Женечка тянул ее за руку и все повторял: «Иди, иди…». Дома ее начало трясти от холода, я закутала ее в бабушкин платок. Ночью она захныкала, попросила пить. Я напоила ее холодной водой из ведра, а когда легла рядом, почувствовала, что она вся горячая и тяжело дышит. Всю ночь я давала ей пить и молила Бога, чтобы она к утру поправилась. Но утром она вся была красная и тяжело дышала. Медпункт был виден из окна. Я ждала, когда Екатерина Ивановна откроет его. Наконец она распахнула дверь, вышла, как всегда, в белом халате на крыльцо. Я побежала к ней и рассказала все, что я наделала. Она велела немедленно принести и показать ей ребенка.

На улице было жарко, но я завернула Тойни в ватное одеяло и понесла в медпункт. Екатерина Ивановна развернула ее, покачала головой, поставила градусник под мышку и велела мне придерживать руку, чтобы градусник не выпал. Вынув его, она произнесла: «Сорок», взяла Тойни к себе на руки, поднесла к окну, открыла ей ложечкой рот, посмотрела в горло и начала прослушивать и простукивать, а когда кончила, сказала:

— Кажется, воспаление легких. Ты не бойся, у меня кое-что есть, один военный врач дал, — она показала красную таблетку. — Это пенициллин. Вот тебе три, давай по половинке четыре раза сегодня и два дай завтра, до моего прихода.