Эрцгерцогиня София, будучи сильной личностью, привыкла подавлять индивидуальность окружающих её людей. Елизавете хотя и было всего шестнадцать лет, но она обладала силой воли и безграничным, сформировавшимся на родине и унаследованным от отца стремлением к свободе, и вот теперь не могла сделать ни шагу, чтобы об этом не стало известно свекрови, должна и в уединённом Лаксенбурге с утра до вечера быть безупречно одетой, при всех украшениях, потому что её может кто-то увидеть. Ей не разрешается делать то или другое, потому что это запрещено этикетом и не к лицу императрице. Разумеется, София желает ей добра — это не подлежит сомнению — она дальновидна, она прирождённый политик, а это как раз то, что менее всего присуще молодой императрице. Елизавета чувствует себя буквально заточенной в Лаксенбурге. Император целый день занят в Хофбурге, а ей так неуютно в этом холодном, чужом мире. Опасения никогда не покидали её, однако она представляла себе всё совсем, совсем иначе. Ей недостаёт родины, не хватает братьев и сестёр. С тоской вспоминает беззаботную жизнь в Поссенхофене, которая была такой простой и естественной, а теперь всё существование представляет собой непрерывную череду малопонятных церемоний. Супруг, правда, всегда добр к ней, мил и очарователен, но если появляется его мать, он пасует, да к тому же он бывает рядом так редко.

Елизавета находит утешение в своих животных, часть которых она привезла с собой из Посси. Она готова часами просиживать возле клеток со своими попугаями. В стихотворении, которое она озаглавливает «Пойманная птица», она сравнивает свою прежнюю жизнь, когда она «порхала над полями и лесами», с теперешней в Лаксенбурге.

Постоянные булавочные уколы эрцгерцогини Софии только усиливают неприязненные чувства у молодой императрицы, которая совершенно потрясена огромными переменами в её жизни. Ей трудно понять, как это кто-то пытается пренебрежительно, высокомерно и придирчиво воспитывать другого. Если мать и упрекала её за что-нибудь — а это случалось довольно редко, — то делала в самой что ни на есть дружелюбной и благодушной манере. Эрцгерцогиня была, напротив, более чёрствой натурой. Она считала своим долгом сделать из девицы, в которую влюбился её сын, настоящую императрицу. Какими бы благими ни были её намерения, действовала она слишком бесцеремонно, Елизавета же была чувствительна, словно мимоза. Милой, даже нежной она способна стать, заметив, что тот или иной человек её действительно любит и ценит, а если кто-нибудь хоть однажды обойдётся с ней чуть менее приветливо или любезно, он становится её врагом, и впоследствии, что бы такой человек ни делал или ни говорил, она всегда будет относиться к нему недоверчиво и недоброжелательно. Подобная щепетильность Елизаветы объясняется её гордостью: «Императрица, первая женщина страны, — я и никто другой». Тем болезненнее ощущает она связывавшие её путы, и порой доводит себя до отчаяния, которого в действительности не существует, однако ей кажется, будто она и впрямь испытывает его. Оттого-то две недели — 8 мая 1854 года — после свадьбы и рождается тревожное стихотворение, которое своим появлением обязано мрачному мимолётному настроению Елизаветы, но тем не менее показывает, что характер у этой девушки, ставшей императрицей, непростой, незаурядный, что она склонна к излиянию чувств, способных серьёзно испортить её отношения с окружающими.

Елизавета вынуждена держать это стихотворение под замком: попади оно в руки свекрови, последствия были бы непредсказуемыми. Та сделала бы из него выводы, которые далеко превзошли бы те, что действительно следовало сделать.

Всё ополчилось против молодой женщины, чтобы посеять в её душе подобные настроения. Даже погода старается отравить Зизи пребывание в Лаксенбурге. В мае, обычно самом замечательном месяце для Вены и её окрестностей, на этот раз непрерывно идут дожди, а печи и камины в Лаксенбурге не из лучших. Елизавета простудилась, у неё появился кашель, и это только усиливает её внутреннюю обеспокоенность. Теперь уже и Франц Иосиф замечает это и под влиянием ежедневных страстных просьб жены собирается как можно быстрее отправить её в Ишль и пригласить туда мать и сестёр Елизаветы, по которым она так скучает. Ему это нелегко, ведь на некоторое время ему придётся расстаться со своей замечательно красивой молодой женой, которая, несмотря на все свои странности, переменчивость настроения и жалобы, с каждым днём всё более пленяет его.

Ей предоставляется удобный случай на какое-то время уклониться от неприятностей, окружающих её дома: 9 июня 1854 года начинается совместный визит императорской четы в коронные земли Богемию и Моравию. Великолепные празднества, устраиваемые в честь августейшей пары, свадебный кортеж из Ганы, той местности Моравии, которая знаменита как живописными костюмами жителей, так и плодородием земли, приводит в восхищение Елизавету не меньше, чем блестящий рыцарский праздник в Праге, устроенный позже в их честь местным дворянством. Во время этого путешествия она знакомится со своими обязанностями императрицы, посещает монастыри и храмы, больницы, богадельни, приюты для бедняков и сирот, главным образом те из них, что предназначены для женщин и девушек. Её простота, приветливость, привлекательность очаровывают окружающих, приводят их в восторг. Все завидуют красивой, великолепно одетой молодой императрице, не подозревая, какой подавленной она чувствует себя дома...

Император ещё на некоторое время остаётся вдалеке от Вены, а Елизавета возвращается. 29 июня 1854 года Франц Иосиф получает от матери письмо, чрезвычайно характерное для отношений между матерью и сыном и яркий пример того, насколько обстоятельно вникала во всё эрцгерцогиня. Лишь у Елизаветы появились признаки, вселявшие определённые надежды, как София незамедлительно присылает сыну соответствующие инструкции и настоятельно просит его, пылкого любовника собственной жены, пощадить её.

«Я также думаю, — пишет она, — что Зизи не следует слишком уж возиться со своими попугаями, так как особенно в первые месяцы беременности легко поддаться соблазну чересчур много времени любоваться животными, в результате чего будущие дети приобретают сходство с ними. Пусть она лучше почаще поглядывает на себя в зеркало и любуется тобой. Такое поведение мне по душе». Поистине материнская забота объясняется самыми благими намерениями эрцгерцогини Софии, но она слишком вмешивается во всё.

Когда император находится в Лаксенбурге, эрцгерцогиня тоже почти всегда там — она опасается, что молодая красавица жена слишком привяжет к себе мужа, приобретёт слишком большое влияние на него. София не в состоянии оценить детскую натуру невестки: в безобидном увлечении Елизаветы природой, лошадьми, собаками и птицами она усматривает некий грех и всегда тут как тут со своими замечаниями и нотациями. Находясь в собственной комнате, Елизавета никогда не может быть уверена, что сейчас не войдёт свекровь, чтобы поинтересоваться, чем она занята. Молодая императрица расценивает подобную привычку эрцгерцогини как слежку, как шпионаж. Она жалуется, что эрцгерцогиня каждый раз делает из мухи слона и иной раз отчитывает её, а то и императора, словно школяров. Елизавета питает к свекрови буквально ненависть, чувствуя себя беззащитной перед нею, отправляется в свою комнату, подпирает голову руками и плачет навзрыд. Спустя годы она посетует на то, что ей приходилось вести такую жизнь, что она чувствовала себя такой покинутой.