— Ваше величество окружают три ангела — императрица, их светлости Валерия и Гизела, которые будут заботиться о вас, любить и утешать вас.

— Вы правы, — отвечает Франц Иосиф, беря Елизавету за руку.

Елизавета смотрит на него долго и печально.

— Если бы я могла воскресить Рудольфа, я желала бы, чтобы он был моей дочерью, но никак не кронпринцем, — говорит она. — С самого детства его слишком отдалили от нас и воспитали совершенно по-иному, нежели принято воспитывать обыкновенного ребёнка.

Прослышав об ужасной новости, граф Андраши немедленно прибыл в Вену. Поскольку его воззрения кардинально отличались от теперешней политики императора, тот встретил его без прежнего энтузиазма, Елизавета же была рада возможности побеседовать с преданным другом. Чтобы не огорчать Франца Иосифа, она втайне от супруга принимает графа у Иды Ференци и обсуждает с ним последствия этого ужасного события для Венгрии.

Между тем из Брюсселя прибывает бельгийская королевская чета. Это тяжёлое бремя, особенно для Елизаветы, которая далеко не всегда находила с ней общий язык. Ей больше хочется побыть в тесном семейном кругу, да и с примчавшейся из Мюнхена принцессой Гизелой, которую она сопровождает к постели кронпринца. Елизавета в последний раз прикасается губами к окоченевшим губам сына. В тот же день, 3 февраля, вечером, Елизавета неожиданно приходит к Валерии:

— Неправда, что Рудольф лежит там наверху мёртвый... Это просто невероятно... Я поднимусь наверх и проверю.

С трудом Валерии удаётся удержать мать. Самообладание, которое отличало Елизавету первое время, вскоре сменилось неизбывной душевной болью.

У Франца Иосифа нервы оказались более крепкими. Работа помогает ему забыть самое страшное. «Император, — докладывает военный атташе Пруссии в Вене, — на протяжении всех этих трагических дней не отменил ни одного военного доклада и рапорта, не отложил хотя бы на один день подписание документов и даже 30 января и в последующие дни трудился точно так же, как обычно. Такой силы духа даже здесь мало кто мог ожидать от собственного монарха. Никогда, даже теперь, Его величество не терял твёрдой веры в будущее Австрии, в свою высокую миссию и любовь со стороны армии и народа». Если учесть, как держалась Елизавета первое время после трагедии, совсем не пустыми фразами кажутся слова императора, обращённые к траурной делегации австрийского парламента:

— Скольким я обязан в эти тяжкие дни моей горячо любимой жене, императрице, какую огромную поддержку она мне оказала, описать я не в силах, не в силах подобрать достаточно тёплые слова. Мне не хватает слов, чтобы отблагодарить небо за то, что оно даровало мне такую спутницу жизни. Передайте то, что услышали от меня, остальным: чем шире это станет известно, тем больше я буду признателен вам.

Однако чем больше Франц Иосиф наблюдал теперь за женой, тем больше ему приходится опасаться за неё, поэтому он и просит и настаивает, чтобы она не присутствовала на похоронах, прекрасно зная, насколько мучительно для Елизаветы появление на людях вообще, а тем более по такому поводу. По этой причине 5 февраля перед четырьмя часами Елизавета и Валерия отправляются в часовню, чтобы не видеть, как траурная процессия будет проходить через двор, и молятся там на протяжении всей печальной церемонии. Лишь после половины пятого вечера Франц Иосиф возвращается вдвоём с Гизелой.

— Я неплохо держался. Только в склепе у меня сдали нервы. Но такого, как сегодня, не было ещё ни на одних похоронах, — признается дрожащим голосом император.

На другой день в пять часов вечера у гроба кронпринца читают вигилии [64] . Дворцовая часовня задрапирована в чёрный цвет. Повсюду виднеются кресты с именем Рудольфа поверх герба. В центре большой катафалк. Звучит торжественная музыка. Всё это производит жуткое впечатление. На церемонии присутствует бледная как смерть Елизавета, лицо которой закрыто чёрной вуалью. Ей не даёт покоя мысль, как и почему всё это случилось. Ни император, ни она не знают истинную причину, отчего Рудольф наложил на себя пуки. Горечь прежних часов снова вытесняется в душе Елизаветы трагизмом момента. Возвратившись с церемонии и войдя в свою туалетную комнату, она заявляет Валерии:

— Теперь все эти люди, которые с самого первого дня моего появления в Вене говорили обо мне столько дурного, успокоились, что я уйду в небытие, не оставив в Австрии никакого следа.

Подобные мысли матери заботят Валерию. Когда Франц Иосиф однажды замечает, что под влиянием несчастья становишься набожным, Елизавета говорит Валерии:

— Не пойму, в чём дело... Я чувствую себя настолько очерствевшей, что не могу молиться...

Но на следующий день после реквиема в дворцовой часовне, когда поют хватающую за душу либеру, Елизавета заливается слезами и говорит по-венгерски:

— Ах, как я люблю всемогущего Иегову и преклоняюсь перед ним. Не могу даже выразить, до какой степени...

Услышав это признание, Валерия благодарит Всевышнего, что её опасения, как бы Елизавета теперь вовсе не утратила веру, не подтвердились. Впрочем, императрице не даёт покоя мысль о том, как бы ей войти в контакт с покойным сыном. Такое было бы возможно лишь в мире духов, если он существует.

Вечером 10 февраля императрица как обычно раздевается перед отходом ко сну, умывается и отсылает Валерию, Иду Ференци и прислугу, заявляя, что хочет спать, однако около девяти вечера она тайком поднимается, одевается и, закутавшись так, чтобы остаться неузнанной, через боковую дверь покидает Бург. Наняв первый попавшийся фиакр, она приказывает вознице поскорее доставить её в монастырь капуцинов на Новой площади, в котором теперь покоится Рудольф, Холодный склеп, в котором правильными рядами, словно штабели товара в магазине, располагаются могилы Габсбургов, неприятен Елизавете, и она никогда не испытывала желания посетить его. На этот раз императрице кажется, будто её зовёт какой-то внутренний голос, и она надеется, что ей, возможно, явится Рудольф и скажет, почему он ушёл из жизни и хочет ли быть похороненным там, где сейчас покоится. Дама в глубоком трауре звонит у ворот монастыря. Но когда ей открывают, просит проводить её к патеру Гардиану. Там она приподнимает вуаль, здоровается с патером и простодушно говорит:

— Я — императрица, отведите меня, пожалуйста, к моему сыну.

Возле могилы Рудольфа сразу же зажигают несколько факелов, освещающих склеп. Патер провожает Елизавету: пока они добираются до железной двери, она следует за ним, но потом благодарит и отказывается от дальнейшего сопровождения. Патер пытается робко возразить, но Елизавета обрывает его:

— Со своим сыном я хочу побыть одна!

Затем она спокойно спускается по лестнице в мрачные помещения, освещённые тусклым, призрачным светом факелов. Елизавета направляется прямо к могиле Рудольфа. Сквозняк колышет листья увядших венков. Звуки, производимые то тут, то там опадающими цветами, напоминают лёгкие шаги, так что Елизавета частенько озирается. Никого, естественно, нет. Она громко произносит: