— Вот возьму и напишу, — буркнул Кремер.

— Как дела в производственном отделе? — спросил Эпштейн.

Зайлер, заведующий производством, ответственный за то, чтобы каждая из двенадцати полос была готова вовремя, чтобы рукописи сдавались в набор, а ротационные машины начинали работать ровно в три тридцать ночи, Зайлер, бывший главный редактор конкурирующей газеты «Экспресс», заявил:

— Мы по-прежнему каждую ночь попусту теряем время.

— А в чем дело? — спросил Эпштейн.

— Прошлой ночью мы начали печатать только в четыре. Позапрошлой — в полпятого.

— Знаю, — сказал Эпштейн. — Техническая дирекция ежедневно докладывает руководству. И мне приходится тогда выслушивать, во что обходятся издательству сверхурочные наборщикам и метранпажам.

Так в чем же дело?

— Заведующие отделами у нас сплошные гении.

— Это не ответ.

— Имя Брехта «Бертольт» они упорно пишут с «д» на конце. Знаки препинания для них не существуют. А уж об управлении глаголов они вообще не имеют понятия.

Кремер сказал:

— Куда уж нам дуракам против вас.

— Пожалуйста, не ссорьтесь, — попросил Эпштейн.

— Я повторяю, мы каждую ночь попусту теряем время, — сказал Зайлер.

— Этот вопрос мы с вами обсудим с глазу на глаз. Совещание окончено.

Заведующие отделами разошлись по своим комнатам. Зайлер остался.

Не глядя на Зайлера, Эпштейн сказал:

— Если мы и теряем время, то исключительно по твоей вине.

Зайлер вздрогнул:

— С чего ты взял?

— Ты ставишь мне палки в колеса, — сказал Эпштейн, все еще не глядя на Зайлера. Зайлер тоже смотрел куда-то в сторону.

— Мои условия тебе известны, — продолжал Эпштейн. — Не хочешь соблюдать их — скажи прямо.

— Ты пригласил меня в «Миттагблатт», — заговорил Зайлер, — потому что я единственный из вас умею делать подобную газету.

— Ты отвечаешь за производство.

— Но дело ведь не только в технике производства.

— Знаю.

— Тираж не поднимается.

— Знаю.

— И может быть, знаешь почему?

— Тебе известны мои условия. Происшествие, которое мы обсуждали сегодня, — предел того, что я могу пропустить.

— Почему ты зажал материал об изнасиловании?

— Меня от этого тошнит.

— Потому что этот материал достал я?

— Я не намерен рекламировать насилие.

— Так ведь этот тип получил свои четыре года каторжной тюрьмы.

— Ну и что?

— Изнасиловал собственных дочерей на глазах у жены.

— Ну и что?

— А то, что «Миттагблатт» никогда не достигнет высокого тиража.

— Черт побери, далось же тебе это изнасилование! Что тебя так заело?

— Это же подонок. Из подонков подонок.

— Скорее, больной, по-моему.

— Нет, подонок. Его надо просто уничтожить. На глазах у жены. А ее утопить!

— Вернемся к делу, — сказал Эпштейн. — Ты отвечаешь за производство. Если заведующие отделами задерживают материал, не сдают свои полосы в срок, ты обязан бить тревогу!

— Бить тревогу! Ты же знаешь, что они думают обо мне.

— Опять у тебя начинается мания преследования?

— Разжалованный главный редактор.

— Не ты первый… В один прекрасный день могут уволить и меня. Разве дело в этом?

— Зачем ты меня взял к себе в редакцию? Мы знаем друг друга уже не один год. Я хочу сказать, ты знаешь меня. Знаешь, что у меня совсем другие понятия о том, как делается подобная газета, — не такие, как у вас здесь. И знаешь, что я ненавижу вас всех за ваше лицемерие. Вы все лицемеры. У вас на уме ведь тоже только одно — сделать большой бизнес.

— Допустим, — сказал Эпштейн. — Но твоя схема: «Сперва изнасиловал, потом убил» — мне не подходит.

— Я еще раз тебя спрашиваю: зачем ты меня пригласил?

— Хочешь знать?

— Для того и спрашиваю.

— По двум причинам: ты кое-что смыслишь в нашем деле. И потом, мне было тебя жалко.

— Как трогательно!

— Твоя репутация в газетных кругах тебе известна. «Зайлер, мастер кровавых сенсаций».

— Но ведь это я сделал «Экспресс» тем, что он есть.

— И все-таки они тебя уволили.

— Потому что я неправильно оценил обстановку.

— Чего ты, в сущности, хочешь?