Шрифт:
Она давно почуяла Тарзана, но не прерывала своей песни. И, только допев, повернула голову.
Тарзан лежал под деревом на краю поляны. Он не прятался, и ничего не просил. Он просто лежал и смотрел на Большую Белую, словно изучая её.
"Оказывается, ты живуч, шакалий выродок! Живуч, почти как кошка!" — сказала Белая.
Тарзан не ответил. Он просто лежал и слушал её повелительный голос, возникавший в сознании.
"Но я сама виновата, — снова зазвучал её низкий бархатистый голос. — Я ведь хотела убить тебя, но не убила. Оставила околевать в снегу на краю болота. Почему? Я и сама не знала. А теперь я знаю: ты — выродок. Последний из проклятого собачьего рода".
Тарзан молчал. Слушал.
"Ты — выродок из тех, про которых люди сочиняют небылицы. Будто у таких, как ты, во лбу есть третий глаз, а в пасти — волчий зуб".
И тут Белая рассмеялась. Её смех отдалённо смахивал на лисье тявканье. Волки, окружавшие её, беспокойно заёрзали, заоглядывались, настораживая чуткие носы.
"Я ошибалась, — сказала Белая. — Ты нам не враг. Ты враг тому, кто помогает тебе. Он ещё не знает, что ты — последнее псовье отребье… Уродец. Двоеглазка! Ярчук!".
Тарзан не выдержал, поднял морду к небу, пролаял:
— Мы — дети одной матери и одного отца! Его зовут Анубис. Я знаю!
Белая внезапно совершила гигантский прыжок — взметнулась снежная пыль, — и оказалась рядом с Тарзаном. Волки подскочили от неожиданности.
— Больше никогда не говори так! — от вибрации её низкого голоса дрожь пробежала по телу Тарзана. — У нас с тобой нет ничего общего. У нас разные отцы и разные матери. Рабы и господа рождаются от разных родителей. Твой Анубис породил только рабов — собак и шакалов! Вы — сброд, из которых люди шьют шубы и шапки, и не хотят вас пускать на порог, потому, что вы нечисты. А они, — она кивнула на волков, — мои дети. Свободные дети Сарамы!
Волки медленно, осторожно стали приближаться.
Белая оглянулась на них. Мысленно приказала:
"Нет, не трогайте эту падаль! Мы уходим. Мы оставим его в живых. Он нам не опасен; не будем отбирать жизнь у того, кто отдает её сам, по-рабски, по своей доброй воле".
"Он раб!" — рявкнул один из самых сильных самцов стаи.
"Рабы тоже бывают полезны. Иначе бы их не держали", — не оборачиваясь, ответила Белая.
Потом она совсем низко склонилась к Тарзану, янтарные глаза горели лукавым смехом.
Белая лизнула Тарзана в обмороженный нос.
"И ты, и твой бог — вы сдохнете от старости и тоски. И наступит наше время. Вечное волчье время".
* * *
— Вот так штука, однако! Как сюда попал, не знаю, — сказал кто-то удивленным старческим голосом. — Шёл я на Лонтен-Я [7] , а оказался на Лунк-Сур-Я! [8] Заблудился, однако!..
Тарзан открыл глаза. Над ним, склонившись, стоял странный человечек в меховой одежде, от которой воняло рыбьим клеем и плохо вычищенной мездрой.
7
Lonten ja (хантыйск.) — "гусиное место".
8
Lunk sur ja (хантыйск.) — "место, где пасутся духи"; дословно: "духов пастбище место". Таким образом, общий смысл сказанного Стёпкой оказался таким: "Шёл я туда, где водятся гуси, и пришёл туда, где водятся духи".
— Откуда ты взялся? — спросил старик. — Дух живой или мёртвый? А?
Тарзан приоткрыл пасть, но ничего не смог выдавить из себя, кроме жалобного тявканья.
— Э, да ты совсем дохлый! Где бежал? Как бежал? Подожди-ка — сейчас сам всё по следам узнаю.
Старик оставил Тарзана и быстро побежал к лесу. На ногах, обутых в меховые унты, у него были странные короткие лыжи. Он бежал по следу, оставленному Тарзаном.
Добежал до леса, покрутился, исчез за деревьями.
Тарзан лежал, ждал. Даже если бы он захотел, — он не смог бы никуда уйти.
Старика долго не было. Кто знает, сколько километров он отмахал, что видел, что заметил, что понял. Но вернулся он хоть и не скоро, но с ясным лицом.
— Издалека шёл! Живой пёс, настоящий, — сообщил старик, подбежав. Дышал он ровно, как будто и не бегал никуда. — Ну, пойдём в мою избу. Тебя как звать? Меня — Стёпка.
Он двинулся было, но, взглянув на Тарзана, покачал головой.
— Э, да ты ведь сам и не пойдёшь. Тебе, однако, помогать надо!
* * *
В избушке было тесно, непривычно, но тепло.
Стёпка разжег печку, сварил мороженой рыбы и вывалил её в большую деревянную чашку.
Обжигаясь и давясь, Тарзан стал хватать рыбу, не ощущая вкуса. Только когда чашка начала пустеть, он почувствовал вкус и вспомнил, что что-то похожее ел уже однажды давным-давно, в прошедшей жизни.
Наевшись, он просто упал возле чашки, не найдя в себе силы даже выбрать себе место.
Стёпка критически оглядел его, встал.
— Ну, спи-отдыхай. Вон какой круглый стал! А ты пёс непростой. Городской пёс-то, однако. Ничего не знаешь, не понимаешь. И как дошёл до наших мест?