О том, что стало с Зарой после нашего ухода, знаю только с чужих слов. В общем, пилигримы вытащили с судов камнемёты и пять дней обстреливали город, но безрезультатно. Тогда кто-то предложил сделать подкоп под одну из башен. И подкоп сделали, заложили туда много пороха, взорвали, и башня рухнула. Защитники города поняли, что сопротивляться бессмысленно, и сдались. Но было уже поздно. В пролом хлынули озверевшие венецианцы и крестоносцы, которые наконец-то почувствовали запах добычи. Начались грабежи, убийства и насилия. Город кое-как поделили пополам: венецианцам досталась часть, ближняя к морю, а крестоносцам – дальняя. На третью ночь после штурма между крестоносцами и венецианцами завязались драки, которые вскоре перешли в повсеместную схватку. Дрались мечами, копьями, арбалетами и дротиками. Венецианцы не могли долго противостоять закалённым воинам, и вскоре их стали повсеместно теснить. К утру бой утих. Сколько погибло венецианцев, сколько крестоносцев, а сколько жителей Зары, не знаю, но говорят, что кровь текла по мостовым ручьями и псы лакали её. Достоверно знаю, что погиб барон Жиль де Ланда из Фландрии – ему стрела угодила прямо в глаз. Целую неделю потом собирали убитых и раненых, тушили пожары и наводили порядок в отрядах.

Всю зиму крестоносное войско провело в Заре, а весной, уже после Пасхи, флот снялся с якорей и ушёл на Керкиру. [64] Но перед этим венецианцы выгнали из города всех жителей, дома сожгли, а стены обрушили, тех же, кто не хотел покинуть свои дома и расстаться со своим скарбом, убили без всякой жалости.

И была весна, тёплый воздух овевал загрубевшие от зимних холодов лица, цвели дивные, невиданные цветы, небо было голубое, вода синяя, а песок жёлтый таких дивных цветов, какими не бывают лучшие ткани в лавках купцов. И многие пилигримы подумали, что они оказались у врат рая. И вот уже ослабевшие руки выпускали мечи и копья, воины пили сладкое вино, смеялись и дурачились, подобно детям. И многие ослабли духом и решили сложить с себя крест и вернуться в Брандис. [66] И они более в походе не участвовали, их имена ныне забыты, и что с ними стало, не ведаю.

На Керкире был назначен сбор крестоносного воинства, чтобы уже оттуда флоту плыть в Вавилон.

Но пока пилигримы отдыхали и набирались сил, графы и бароны пребывали в тяжёлой задумчивости и растерянности. Совет следовал за советом, но решение найти не удавалось. Поход, по сути, ещё не начался, а денег уже не было. Не на что даже было закупать продовольствие – хлеб, вино, вяленое мясо, солёную рыбу. А ведь ещё предстояло вернуть деньги венецианцам, которые не желали больше верить в долг и заявляли, что их корабли не выйдут из гавани, пока им не заплатят.

А потом Господь отнял руки свои от крестоносного воинства… На Керкиру пришёл корабль, который привёз того самого юношу Алексея, который пьяный рыдал и катался по песку у костров крестоносцев на острове Святого Николая. Но теперь царевича было не узнать. Он носил богатую одежду, вёл себя с царским достоинством, говорил уверенно, гордо и даже надменно. Царевич, подученный Дандоло, вошёл в шатёр Бонифатия Монферратского и сказал ему:

«Вот, я, василевс Алексей сын Исаака, лишённый престола вопреки законам Бога и установлениям людей. И нет на этом свете силы, способной свергнуть узурпатора и возвратить трон законному монарху, кроме воинов креста. И я говорю и клянусь, что если Бог поможет вам возвратить моё наследие, то всю империю ромеев я подчиню Риму, от которого она, как вы знаете, давно отложилась».

«А ещё, – сказал он, – я знаю, что вы истратили своё добро и что вы бедны; поэтому, воссев на троне в Константинополе, я дам вам двести тысяч марок серебра и съестные припасы для всего войска, малым и великим. А потом, когда в империи будет установлен надлежащий порядок, я приму крест и отправлюсь с вами в Вавилонскую землю, или, если вы сочтёте то за лучшее, пошлю туда десять тысяч человек на свой счёт. И эту службу я буду оказывать в течение года; а все дни своей жизни буду содержать в Заморской земле на свой счёт пятьсот рыцарей, которые станут её оборонять».

Услышав такие слова, графы, бароны и сам Бонифатий Монферратский задумались, ибо вместо сражений за Гроб Господень им опять предлагали убивать христиан. Но царевич понял их сомнения и сказал, что воевать не придётся вовсе – армии и флота у Византийского государства уже давно нет, а столицу охраняют наёмники. Наёмников можно перекупить или просто напугать, после чего они просто разбегутся, а сражения никакого не будет.

Затем Алексей передал графу Монферратскому буллу от папы, в которой тот благословлял завоевание Константинополя и объявлял его делом, угодным богу, а также грамоту от короля Филиппа-Августа, в которой он просил поступать во всём согласно воле папы. Нечего и говорить, что дож Дандоло плакал от счастья, когда узнал о решении крестоносцев. Флот немедленно стал готовиться к выходу в море.

Судьба Крестового похода, Константинополя и Византийской империи была решена.

Стояли ясные и солнечные дни, дул тихий и добрый ветер, и через соразмерное время флот вошёл в рукав Святого Георгия. [67] Учёные монахи, бывшие с нами, говорили, что где-то неподалёку находятся развалины Трои, но так ли это, я не знаю, сам я их не видел. Вскоре флот оказался на расстоянии одного льё от Константинополя, но по совету хитроумного дожа Дандоло флот сначала пристал в гавани Халкедона, [68] чтобы привести в порядок корабли, а также пополнить запасы пропитания и воды, а потом ушёл в Скутари.