Дожем тогда был Энрико Д'aндоло, глубокий старик, к тому же слепой. Болтали, что много лет назад в Константинополе он что-то не поделил с вашим… э-э-э… королём – («Василевсом, – подсказал я»), – ну да, василевсом. Тот и приказал схватить Дандоло и избить для острастки. Да, видно, стражники перестарались. Били его по голове так, что сломали нос, а вскоре он и вовсе ослеп. Ну и ненавидел дож, понятно, Византию лютой ненавистью и задумал отомстить нашими руками, да только мы тогда об этом и не подозревали.

Венецианцы долго тянули, судили, рядили. Сначала они собрали Малый совет, синьорию, потом Великий совет, но, в конце концов, согласились. Когда грамоты были изготовлены и скреплены печатями, их отнесли к дожу в Большой дворец. Рассказывали, что Дандоло преклонил колено и со слезами на глазах поклялся на Евангелии честно соблюсти соглашения, которые были начертаны в грамотах. И послы, в свою очередь, поклялись держаться своих грамот и доброй верой выполнить клятвы своих сеньоров и свои собственные. Послы тоже плакали, не знаю уж, от радости или от умиления. Дандоло тут же приказал нашить на свою шапку дожа крест.

Дож обещал выставить юисье [52] для перевозки четырёх с половиной тысяч коней и девяти тысяч оруженосцев и нефы [53] для перевозки двадцати тысяч пешцев. Венецианцы обещали кормить людей и лошадей в течение девяти месяцев. За каждого человека положили две марки [54] платы, а за коня – четыре. Всего получилось почти сто тысяч марок. Но такого флота у венецианцев тогда не было, и они обещали построить его за год. Кроме того, Дандоло пообещал бесплатно выставить полсотни вооружённых галер, но при условии, что вся захваченная добыча будет разделена пополам.

Решено было, что крестоносное войско отплывёт в Вавилон [55] и оттуда начнёт громить неверных, но цель похода постановили держать пока в тайне от простых пилигримов. Отплытие было назначено из Венеции через год, куда и должны были прибыть крестоносцы.

А потом случилось то, что и должно было случиться. Время умилённых слёз прошло, настало время развязывать кошели. Вот с ними-то и вышла заминка. Филипп Август на поход денег не дал, папа прислал своё благословление, но… это не совсем то, что звонкая монета, верно?

– Рим никогда не заключает сделок без выгоды для себя, – вставил я с долей яда, ибо не мог в сердце своём простить папе разграбление моего родного города.

Гильом хотел было что-то возразить, но потом вздохнул и сказал:

– Увы, ты прав, ромей… Ну, вот. Рыцари, глядя на короля и папу, тоже не спешили жертвовать. Каждый искоса поглядывал на других рыцарей, не желая быть первым и самым щедрым. Деньги, собранные Фульком, давно кончились, наследство графа Тибо тоже куда-то исчезло. А дож требовал денег, чтобы начать постройку кораблей. В общем, пришлось занять у венецианских негоциантов пять тысяч марок серебра. Послы брали деньги с лёгким сердцем, надеясь вернуть долг из военной добычи, а венецианцы легко давали, поскольку, видно, знали больше послов. Но это я сейчас такой умный, а тогда… Тогда был праздник.

– Подожди, – с удивлением спросил я, – выходит, что вожди похода уже тогда знали, что крестоносцы будут не только сражаться за Гроб Господень, но и грабить?

– Выходит, что так.

– А как же Пиза и Генуя? Ведь у них тоже есть корабли, почему не обратились за помощью к ним?

– Обращались, а как же? Но ты пойми: если Венеция говорит «да», то Генуя и Пиза непременно скажут «нет», потому что между этими городами непримиримая вражда.

– Ты не сказал, кто возглавил поход после смерти Тибо.

– Разве? Это потому, что ты меня всё время перебиваешь и делаешь неподобающие замечания! – сварливо сказал крестоносец, – вот я и забыл. Ну да ладно, не злись, я пошутил. Во главе воинов креста встал Бонифатий Монферратский.

В сборах и хлопотах прошёл год, и к Пятидесятнице [56] крестоносное воинство собралось в Венеции. Поскольку город не мог вместить всех, решили разбить лагерь на острове Святого Николая [57] на расстоянии одного льё от города.

И вот, когда все рыцари, их оруженосцы и другие воины собрались на острове, оказалось, что из четырёх тысяч рыцарей прибыла едва тысяча, а из пешцев – половина или немного более того. Кто-то передумал, кого-то задержала болезнь, дела или даже смерть, но большинство сочло плату за проезд чрезмерно высокой, ведь каждый должен был платить за себя, а рыцарь – за своих оруженосцев, слуг и коней. Вот многие и отправились в другие гавани, надеясь добраться до Вавилона за меньшую плату.

Узнав об этом, венецианцы разгневались, ведь они выполнили обещание, построили суда, на которых некого было везти, и оставались из-за этого в большом убытке. Дож потребовал от крестоносцев уплаты оговорённой суммы независимо от того, сколько рыцарей, оруженосцев и пеших воинов собралось.