Урусандер сложил руки за спиной и не повернулся - хотя что он изучал там, за мутными створками?
– Предъяви хотя одну мысль, сказанную не в спешке, Оссерк. Только одну.
– Он мельком глянул через плечо, и была в его взгляде печаль.
– И я ухвачусь за нее, как за сам Андийский Шпиль.

Оссерк в недоумении потряс головой.
– Ты и дальше будешь лишать единственного сына уважения? Даже в глазах солдат? Почему? За что ты так со мной?

– А если тебя сделать командиром Легиона, ты получишь желанное уважение?

– Да!

Урусандер отвернулся к окну. Протянул руку, стирая грязь с хрупкого стекла.
– В звании и грузе ответственности ты найдешь все, чего жаждешь? Найдешь то "уважение", о котором так много слышал от старых ветеранов и пьяных дураков, от поэтов и... Что ты желаешь увидеть высеченным на жизнеподобных барельефах, услышать от историков и прочих шлюх славы?

Оссерк боялся за рассудок отца. Ему хотелось вернуть Урусандера в реальный мир, к обсуждению важнейших дел.
– Отец, послушай. Мать Тьма призовет тебя.

– Воображаю, да.
– Глаза обернувшегося Урусандера были суровыми и страдающими.
– И в тебе там, где была слабость, родится сила. Где была сила, родится неколебимая уверенность. Сомнения утопить, смирению перерезать глотку и бросить в грязь - и со всех сторон тебя будут приветствовать, будут ловить каждое твое слово - как и должно, ведь ты будешь держать в руке их жизни, Оссерк. Не только своих солдат, но всего Куральд Галайна. Любого ребенка, каждого ребенка... ты хоть понимаешь?

– Думаешь, я боюсь? Нет, отец.

– Знаю. А я хотел бы, чтобы ты боялся. Трясся от ужаса.

– Хочешь, чтобы я замер, словно заяц под тенью ястреба?

– Я хочу, чтобы ты боялся. Я должен увидеть твой страх - здесь, передо мной, сейчас. Хочу увидеть, как ты осознаешь страх, но берешь груз на плечи и держишься стойко. Уверенно. Я хочу видеть, как власть смиряет тебя.

– Тогда, отец, я спрашиваю тебя. Как ты всё это увидишь, если не передашь мне командование?

– Ты все же ничего не понимаешь?

– Понимаю! Ты предложишь, только чтобы отнять!

– Только ли командиры знают страх? Как насчет увечного вдовца, уже не способного кормить семью? Или вдовы с излишком голодных ртов? Скитальца, проводящего ночи без убежища среди алчных волков? Сломленного, который должен вставать каждое утро, когда любовь мертва и всякая надежда потеряна? Скажи, кто не живет в страхе?

– Отец, твои слова ничего мне не дают. Какие страхи должен был я встретить, если ты держишь меня под замком, не даешь скакать за тобой и солдатами?

Урусандер вздохнул.
– В нужное время ты познаешь страхи солдата, Оссерк. Я никогда не сомневался в твой смелости с мечом в руке, в твоем самообладании.

Даже похвала отца ужалила его своей скупостью. Но отец продолжал, не дав времени ответить.
– Оссерк, почему ты вообще вообразил, что я передам тебе Легион?

Вопрос ударил обухом в грудь. Оссерк ощутил слабость в коленях, чуть не пошатнувшись.
– Но... Хунн Раал сказал...

Брови Урусандера поднялись: - Хунн Раал? Он как колченогий пес, привязавшийся к моим ногам. Он Иссгин - только и знает, как обнюхивать следы в поисках брошенных объедков. Мой Иссгин жаждет возвращения ко двору, он ведь самый знатный по крови среди их своры и, без сомнений, считает, что дело почти решено. Мчится донести весть Матери Тьме? Желает получить аудиенцию?
– Урусандер покачал головой, - Он пьяница с непомерным самомнением - видит Бездна, пьяницы мнят себя умниками, измеряя "гений" ловкостью ложных аргументов. Разумеется, первым делом глупцы обманывают себя самих. Не будет аудиенции у Матери Тьмы. Не для капитана Хунна Раала.

– Но я твой сын! Кто же еще должен унаследовать Легион?

– Унаследовать? Единственная стОящая армия Куральд Галайна будет "унаследована"? Словно замок или драгоценная безделушка? Это копь? Кузница? Породистая лошадь? Трон? Ты ничего не понял? Нельзя унаследовать Легион - следует заслужить право им командовать.

– Тогда почему ты меня не готовишь? Ничего я не могу заслужить здесь, в крепости, пока все вы сражаетесь! Ты меня приговорил, и будь проклят!

Урусандер даже отпрянул от такой тирады. И сказал: - Потому что, сынок, для тебя я желал чего-то получше.

Оссерк даже не узнал комнату, в которой оказался. Она была крошечной, забитой скатанными гобеленами из верхних покоев; каменный пол усыпан трупиками моли, воздух пропитан кислым запахом плесени. Заперев дверь, он бросился на груду тряпок у стены. Затрясся от рыданий, ненавидя собственную слабость: даже гнев делает его ничтожеством. Вспомнил о Ренарр и по-иному прочитал выражение ее глаз. Не любовь это была, а жалость. Как раз сейчас, наверное, она пересказывает свое приключение хохочущим подружкам.