Решили просить партийный комитет отозвать нас из школы и направить в боевые дружины. Пришли снова к Гею.

— Что это еще за интеллигентские штучки? — нахмурив лоб, сурово спросил он. — Разве для вас не обязательна партийная дисциплина? Представляете, во что превратится партия, если каждый захочет делать то, что ему вздумается? Поймите вы, дорогие товарищи, что нельзя этого допускать, тем более в такое горячее время. Прежде всего, комитету нужно иметь в школе прапорщиков своих людей, чтобы через них, то есть через вас в данном случае, оказывать нужное политическое влияние на остальных юнкеров. Кроме того, скоро нам потребуются свои офицеры в войсках. Так что возвращайтесь в школу и учитесь хорошенько.

— А как же с партийным поручением, товарищ Гей? — задал вопрос Липатов. — Учиться мы будем, но ведь это с таким же успехом делают все: эсеры, меньшевики и даже сынки дворян — кадеты. Нам хочется по–настоящему окунуться в партийную работу.

— Вот это другой разговор, — сказал председатель комитета, и в его голосе послышались нотки одобрения. — Давайте договоримся: главная ваша задача — не допустить выступления школы против большевиков. Постоянно держите партийный комитет в курсе школьных дел, регулярно сообщайте о настроениях юнкеров и офицеров. Попытайтесь, если сумеете, подготовить еще нескольких человек из числа юнкеров к вступлению в партию. Это и будет для вас первым партийным поручением. Понятно?

— Ясно, товарищ Гей. Будем стараться.

— Не забывайте о поддержании постоянной связи с комитетом, — еще раз напомнил председатель.

…В школе прапорщиков обучалось восемьсот юнкеров. При распределении по ранжиру я был зачислен во вторую роту, которой командовал капитан Сидоров. Выглядел он совсем стариком, хотя было ему, как потом мы узнали, всего около 50 лет. Видно, не легко давалась служба, если в этом возрасте он все еще оставался капитаном. Своим обращением с подчиненными он мне напомнил капитана Частухина. Тот же внимательный взгляд добрых глаз, та же манера отдавать приказания ровным, спокойным голосом.

— Как твоя, виноват, ваша фамилия? — обратился он ко мне, обходя строй роты.

— Калинин Степан, господин капитан.

— На фронте взводом командовали?

— Так точно, господин капитан.

— Вот и хорошо. А теперь я назначаю вас портупей–юнкером [1] первого взвода. Ведите роту в казарму.

В тот же день я представился командиру взвода штабс–капитану — высокому блондину с лихо, по–казацки закрученными усиками. Как вскоре довелось узнать, он был ярый черносотенец, все три года войны проторчал в тылу. Пронюхав каким–то образом о моей партийной принадлежности, взводный потребовал от командира роты, чтобы меня немедленно отчислили из. школы.

— Калинин — большевик. Ему не место среди юнкеров, — убеждал он капитана Сидорова при каждой встрече с ним.

Но командир роты неизменно отвечал:

— Политика, партии — не мое дело. Я человек военный.

На этом обычно разговор заканчивался. Не знаю почему, но взводный побаивался командира роты, вероятно не хотел портить с ним отношений. Это и выручало меня.

Ни на один день не забывая о наказе партийного комитета — хорошенько учиться, я старался выполнять все обязанности по службе особенно четко, стремился как можно лучше усвоить программный материал. Поэтому, сколько ни злобствовал взводный, придраться ему было не к чему. Да и время было не то: черносотенцу приходилось сдерживать себя.

Юнкера школы — и фронтовики, и молодежь — в общем придерживались демократических взглядов, но о большевиках и их идеях чаще всего рассуждали с буржуазных позиций. Преподаватели в большинстве своем были приверженцами царского строя. Многие из них и не скрывали этого.

Тактику преподавал полковник генерального штаба Зарубин. Всегда в тщательно отутюженном мундире, в начищенных до блеска сапогах, остроумный, он нравился многим юнкерам, и его считали чуть ли не образцом настоящего офицера. Как начальник оперативного отдела штаба Северного фронта, он хорошо знал обстановку, лекции обычно начинал с краткой характеристики положения на фронтах. Нельзя было отказать Зарубину и в глубоком знании предмета, который он преподавал. Однако, вопреки логике, все неудачи русских войск на фронте он объяснял кознями большевиков, которых, как это было очевидно, люто ненавидел.

— Не падайте духом, — обращался он часто к юнкерам в конце лекций. — Все эти беспорядки в нашей матушке России — явление преходящее. Придет время — мы наведем порядок.

А однажды закончил лекцию таким, можно сказать, сенсационным сообщением:

— На днях я встретил у нас в штабе фронта знакомого полковника французской армии. Он оптимистически смотрит на положение в России. Французы, как вам известно, знают толк в революции. Полковник сказал мне, что для наведения порядка в стране придется пожертвовать по крайней мере сотней тысяч крайних элементов. Вы понимаете, кого я имею в виду? Такое кровопускание, как оно ни неприятно, необходимо. Мы пойдем на физическое уничтожение большевиков, как идет врач на удаление гнойника.

В разжигании вражды к большевикам Зарубину и другим офицерам–черносотенцам усердно помогали преподаватели экономических наук — профессора–кадеты. Преподавание экономических дисциплин было включено в учебную программу школы по настоянию самих юнкеров, поэтому к лекциям профессоров–экономистов все относились с большим интересом. А они, пользуясь этим, настойчиво прививали слушателям ненависть ко всему прогрессивному, демократическому.

Одержимые стремлением выслужиться перед начальством, многие юнкера чуть ли не ежедневно выступали с призывами покончить с большевиками, прежде всего внутри школы. Не раз разъяренные сынки заводчиков и фабрикантов грозили мне и Липатову расправой, подступали с винтовками наперевес, готовые поднять нас на штыки. Мы не поддавались на провокации, сдерживали себя и тем самым лишали реакционную часть юнкеров возможности затеять драку, применить оружие.