Я вспоминаю то, что знал о давних временах, временах задолго до Великого Единения. У нас было рабство, но и тогда оно было иным, чем, скажем у изенийцев. Потомок раба или пленник, или тот, кто вовремя не вернул долга, поступал под начало старшего в роду почти на тех же правах, что его неженатый сын или его внук. Можно сказать и иначе - власть отца над детьми была едва ли не безграничной. В Павии до сих пор не отменили закон, по которому отец мог убить собственного сына. Другое дело, что он, по сути, не действовал, поскольку не было поводов его применять - случалось всякое, но на умышленное убийство был способен лишь выродок Кори. Но даже докажи я, что Аддо был отравлен отцом, тот не понёс бы наказания, хотя матерей, особенно простолюдинок, порой казнили за то, что они уморили новорожденного. Так часто поступают с детьми, зачатыми от благородных, поскольку не знают, чего от них ожидать. Мать Лаури была, в сущности, добра к ней, и девочка могла бы при своей смекалке благополучно вырасти у неё в деревне, не окажись глава семейства грубой скотиной.

Крум был ещё крепок. Смерть внука и горе незаконной дочери сократили бы его жизнь куда больше, чем проведённый мной обряд. Однако мне полагалось трижды испросить его согласия, поскольку он был старшим в роду. У младших его тоже обычно спрашивают, но лишь из учтивости. Заклинание крови оказалось бы действительным и без того. Но даже в этом случае стараются не отбирать слишком много.

Ещё до того, как Единение непроходимой чертой отделило простолюдинов от благородных, потомки рабов стали крестьянами, зависимыми от своего хозяина. Таких среди мужланов сейчас более половины. В нынешнее время им тоже полагается платить королевские налоги - меньше, чем свободным, но это для них труднее, поскольку они также связаны различными повинностями и обязательствами своему господину. В иных наших правилах сохранились следы прежнего порядка. Жители других стран часто удивляются тому, что подвластный господину крестьянин не может жениться без его разрешения и должен перед свадьбой оставить его наедине со своей невестой. Они видят в этом обычае тайный разврат, на деле же всё куда проще. Если благородный бесстыден и распущен, у него есть множество других способов, чтобы принудить крестьянку с собой сожительствовать. Просто младший никогда не смел жениться без позволения главы своего рода.

Разновидность заклинания крови, позволяющая брать силу у младших без их ведома и согласия, в том числе и на расстоянии, была когда-то известна. Хотя и в те давние времена ею старались не злоупотреблять, используя лишь в том случае, когда оставшиеся дома дети и внуки были достаточно здоровы и многочисленны. Странное дело, пытаясь разгадать намерения Кори, мы с Альда вспомнили множество трактатов, написанных рукой лиходеев и чернокнижников, а нужное мне содержалось в таком почтенном фолианте, как 'Пути исцеления'. В который раз я убеждаюсь, что одно и то же снадобье может быть и ядом, и лекарством в зависимости не только от количества, но и от того, кто его применяет. Полагаю, это заклятье можно изменить так, чтобы его действие распространялось на всех, подвластных господину - а почти у всех благородных есть зависимые от них крестьяне. Даже те, кто пошёл за Сулвой и Кори, вряд ли захотят стать непобедимыми, высасывая силу и жизнь своих детей. Да их и ненадолго хватит. А вот использовать подвластных им людей согласятся многие. Оллин, конечно, не так силён в магических знаниях, как он полагает, и добился многого, лишь безжалостно растрачивая чужие жизни. Не будь он так самонадеян, он бы ни за что не отпустил Альда, потому что понял бы, что к нему в руки попал книжник, которому он в подмётки не годится. Если Кори набрёл на эту мысль, то где-то четверть луны ему понадобиться на то, чтобы понять, в какой книге искать нужное заклинание. Ещё столько же или даже половина луны - чтобы изменить его подобающим образом и добиться, чтобы оно работало постоянно. Ведь раненым помощь нужна лишь на определённый срок, а им придётся прибегать к этому средству всё время, как привыкшему к маковому настою.

А это означает, что действовать мне нужно немедленно. Единственная доступная и полная копия 'Путей исцеления' находилась в той обители урготских монахов, куда Альда в своё время отослал Лаури. Выписки из этой книги обычно использовали при обучении новичков, поскольку она была проста и понятна, хотя и написана старинным языком. Поэтому я не сомневался, что Лаури было велено её прочитать, и если я сколько-нибудь знал Альда - прочитать от корки до корки.

Я возвращаюсь в шатёр. Исти снова принял свой второй облик, уже собственными силами. Девушка занимается уборкой. Я спрашиваю у неё про фолиант. 'Да, я читала его там', - отвечает она и неожиданно, замявшись, опускает голову.

– Что случилось, Лаури?

– Оооох. Я вспомнила, что когда приехал отец, я разволновалась так, что даже не стала убирать рукопись на место, просто поставила на ближайшую полку. А потом сразу начала собираться в дорогу и так её и не вернула.

Девушку приучили с почтением относиться к книгам и книжным собраниям, и сейчас ей казалось, что она совершила ужасную провинность.

– Ах Лаури, похоже у вас с отцом есть общая семейная черта. Даже если вы делаете что-то неподобающее, оно может обернуться во благо. Скажи мне, куда ты её убрала?

– Там были фолианты и выписки о войнах Изена и Ургота.

– Это ведь другая комната, так?

– Да. 'Пути исцеления' стояли там, где было совсем темно, и я сумела найти эту книгу только с лампой. А в той комнате было окно, и я могла читать рядом с ним.

– Мне надо срочно уехать, Лаури. Позаботься об Исти - ему нужен хороший уход. И пригляди за другими ранеными. Я присоединюсь к армии по дороге.

– Я не знаю, что вы задумали, но возвращайтесь скорее, Шади. Вы нам всем очень нужны.

Первая луна весны, 505 год от обряда Единения

Я взял коня и поехал, не останавливаясь на ночлег, поскольку хотел к следующему утру быть уже возле монастыря. За прошедшие луны я часто пребывал в унынии, но впервые испытывал такой страх. Архивариус был прав, когда видел главную опасность не в нашей смуте и не в войне с Урготом, а в замыслах Кори. Как ни ужасна сумятица в государстве, как ни много жизней она губит, рано или поздно кто-то побеждает, выжившие примиряются с его победой, а для внуков проигравших и победителей произошедшее становится просто семейным преданием. Внешний враг может отнять часть земель и разорить страну, но редко стремится присоединить её, поскольку в каждой стране - свой уклад, сложившийся за долгие века. Даже он поставит в ней послушного правителя, тому придётся с этим считаться. Но когда твоя собственная страна собирается навсегда стать позором для себя и ужасом для всех вокруг, это поистине невыносимо. И ведь немало тех, кто сочтёт это подходящим, даже хорошим выходом из нашего положения.

Те, кто обладает двойной природой, уже наделены силами и дарами, которых нет у всех прочих, отчего многие не считают нас людьми. Но мы платим за дарованное как и положено - службой, пусть даже она не слишком обычна. Оллин же собирается взять, ничего не отдавая взамен - а это всегда означало, что расплачиваться будут другие. Да, благородное сословие живёт трудом простолюдинов, поскольку, чтобы воспитать воина, требуются упражнения и досуг. А чтобы вырастить ребёнка с двойной природой, нужны забота и внимание. Да, когда идёт война, мы порой отбираем у крестьян столько, что они едва могут как-то протянуть до нового урожая. Так просто сделать последний шаг, так легко решить, что разница невелика, и отбирать уже саму жизнь и волю к ней. Крестьянский век и без того обычно короток. Когда наваливается поветрие или голодный год, они мрут как мухи, но при этом становятся взрослыми, заводят семью и плодятся гораздо быстрее благородных. Но как забыть, что когда-то наши предки отважились на Единение именно ради того, чтобы защитить страну, а, значит, и этих людей тоже? Для меня тут проходит граница, которую нельзя переступать. Многие хвалят старину, но со времён Орена и Зуля жизнь стала заметно легче, а ноша крестьян - несколько меньше. В том числе и благодаря труду и изобретательности простолюдинов. Однако если Павия пойдёт за Кори, в ней вечно будут править бедность и уныние.