Хор поет так хорошо, что полусонный Петька забывает про все на свете. Он мечтает о том, как бог вдруг станет добрым и скажет «слово». Петька представляет, как мгновенно растают тогда все снега и станет так тепло, что валенки вообще больше не понадобятся. Вся земля вновь превратится в райский сад. Всюду сахарные, леденцовые и шоколадные скалы, целые озера молока, горы хлеба и жареного мяса. Петька голоден, ему очень хочется ветчины, которая завтра будет у дяди Якова, и он шумно вздыхает: «И почему бог такой жадный!»

Петька со страстной мольбой смотрит на сурового бога и просит из самой что ни на есть глубины души: «Ну милый! Ну скажи! Что тебе стоит? Вот истинный крест! Никогда тебя ругать не буду!» Он очень ждет чуда. Но чуда нет. Снег, забившийся в валенки, растаял, и Петьку бьет озноб.

Служба закончена, Петька выходит на церковный двор. Там его уже поджидают товарищи. У Ваньки и Федьки — дисканты, у остальных — альты. По дороге спеваются. Петька время от времени отстает от ребят: то из одного, то из другого валенка вытряхивает снег.

— Пойдем, робя, на Большую Печерскую! — предлагает Ванька.

Оттого что всем все равно, куда идти, идут за Ванькой, ходят со двора во двор, из дома в дом. В первой квартире их приняли и дали на всех две копейки. Местами подавали по копейке, редко по три, но чаще отказывались даже впустить. Кто говорил, дети спят, кто — денег нет, кто — хозяева ушли. Иные ссылались на то, что у них уже перебывало человек двадцать, а то и просто выгоняли.

В одной квартире баба встретила их руганью:

— К черту! К черту! Свои надоели, а тут чужие лезут, спокою не дают! И что вас черти носят?

От такого приема и без того неважное настроение Петьки совсем испортилось. Ванька же, наоборот, развеселился, нашарил на стене посудную полку и опрокинул с нее все горшки и плошки. Что-то потекло, что-то упало на пол — и ребята стремглав бросились на улицу, шмыгнули в первые же ворота.

— Ванька! А ведь на тебе сметана! Дай очищу! — со смехом предложил Петька.

— Зачем же добру пропадать! — хохочет Ванька и слизывает сметану языком.

Все смеются.

— А теперь лезем во флигель!

— Да там, говорят, евреи!

— Чай, видишь свет! Значит, русские на рождество пекут.

— Ну так лезем!

Яшка стучит в сени. Хлопает дверь, и раздается вежливый мужской голос:

— Вы опять стучите? Я бы очень просил не стучать…

— Пустите Христа прославить! — хором кричат мальчишки.

— Я не верю в Христа. Уходите, пожалуйста!

— Я же говорил, евреи!

— А кто их знает?

Потом приятели три раза подряд попадают в татарские семьи.

— Кристос не нада, Магомет нада! — ответил из темных сеней женский голос.

— Тут татары! — сердито крикнули им во втором месте.

В третьем их встретил очень злой человек. Не успели ребята слова сказать, как он грубо прикрикнул на них:

— Опять просить пришла? Хады, хады! Морда бить буду!..

Когда ребят отовсюду стали выпроваживать, они сдались и решили разойтись по домам.

В кружке-кассе оказалось тридцать семь копеек. Разделили поровну, а две оставшиеся копейки решили разыграть. Назначили дистанцию, и по команде все бросились бежать. Первым прибежал коренастый и крепкий Яшка, вторым Петька, а последним самый высокий Федька.

Петька огорчен поражением. Не жалко двух копеек, страдает тщеславие: «Разве бы я не обогнал Яшку? Ведь сколько раз обгонял! Только на два шага отстал. Знамо, у Яшки валенки ладные, а у меня тятины — снегу в них полно».

На другой день Петька с утра идет славить по родным. Славить страшно не хочется. После вчерашнего он испытывает только одно унижение. Теперь это чувство еще сильнее, потому что Петька знает: родственники уже предупреждены матерью — сын славит, чтобы купить потом на подаренные деньги валенки.

«Зачем же они заставляют меня просить как нищего? Если хотят, чтобы у меня были валенки, лучше бы сложились по гривеннику и купили!» — думает Петька с обидой.

Хуже всего то, что отказаться славить нельзя. Обидятся мать, родственники.

Прежде всего Петька направляется к дяде Якову. Насмешливый и строгий, дядя не жаден, но все же мальчику невыносимо стыдно; яркая краска залила лицо, горло сдавил какой-то ком, а прерывающийся голос чуть слышен, когда он начинает свое: «Христос рождается…»