Мильтон смотрит на меня, чуть склонив голову набок. Наверное, он не слышит того, что я говорю. Наверное, мои слова заглушают души, поглощенные Грэйди и орущие теперь у него внутри. Интересно, как Грэйди не свихнулся? Может быть, он свихнулся? А как не свихнуться моему дяде? Я вдруг обнимаю его колени и чувствую, как сильно меня трясет, и понимаю, что я плачу, только без слез, сухими, болезненными спазмами.

Будь Мильтон Мильтоном, он дал бы мне подзатыльник, погладил бы по голове, назвал бы тряпкой и слюнявчиком, что угодно. Но сейчас он сидит неподвижно, слушая голоса умерших давным давно людей, их вопли и плач.

Меня трясет еще некоторое время, я чувствую, как в горле что-то сжимается и разжимается, и кажется мне, что это мое сердце. Когда в детстве, было мне лет семь, я спросил у Итэна, что значит умереть, он сказал мне представить клетку с птичкой, и вот если клетка упадет и разобьется или кто-то откроет дверцу, птичка вылетит. Но с ней, на самом деле, все будет в порядке, а вот клетку можно будет выбрасывать.

Поэтому я не боялся смерти, по крайней мере в детстве. Я всегда думал о себе, как о той птичке и не видел боли в том, чтобы однажды умереть. Жить хорошо и прекрасно, но и в смерти нет ничего страшного.

А сейчас, обнимая колени Мильтона и вздрагивая от бессмысленных, болезненных рыданий, я вдруг думаю, можно ли отпустить птичку, которую любишь больше жизни? Что будет, если мы не спасем Мильтона? Мне не приходит ответов и даже вопросы у меня такие глупые. Я втягиваю носом воздух, говорю:

— Хорошо. Нечего распускать сопли, слюнявчик.

Прислонившись лбом к колену Мильтона, я повторяю себе:

— Хорошо, хорошо.

Но ничего хорошего нет.

— Я люблю тебя, — говорю. — Поэтому я пойду заниматься делом. Я как-то слышал, что так поступают взрослые, ответственные люди. Надо и мне тоже попробовать.

Впрочем, оказывается, что совершенно зря я спускаюсь вниз, ведь внизу ад. Все говорят наперебой, кроме Итэна, с таким увлечением изучающего пол, будто на нем изображена как минимум невиданная доселе редакция «Энума Элиш».

— К сожалению, — говорит папа без какого-либо сожаления. — Нам придется убить Доминика.

— Ах, какая потеря для общества — киллер-психопат! Что нам теперь делать, чтобы ее восполнить? — смеется Мэнди.

— Если только попробуете тронуть моего внука, я уничтожу вас всех.

— Старческим проклятьем? — спрашивает Мэнди.

— Воинствами Папы Римского? — спрашивает Райан.

— Возможно, — отвечает Морин неопределенно. — Но вообще-то даже в том случае, если вы убьете Доминика, предположим, что вам это удастся — Мильтон тоже умрет, как сообщил нам Грэйди.

Данная деталь сразу же в некоторой степени остужает пыл папы и Мэнди по поводу убийства Доминика. Я вижу, как под столом они на секунду хватаются за руки, переплетают пальцы, движением в равной степени любовным, родственным и отчаянным.

— Если мы не найдем другого выхода, нам придется попробовать. Зоуи утверждала прямо противоположное.

— Зоуи, с большой вероятностью, подстрекает вас попытаться его убить, — пожимает плечами Морин.

— Где твоя прелестная дочурка, кстати говоря? Ты знаешь?

— Нет, у меня не было видения насчет того, куда они пошли дальше. По крайней мере, домой они не вернулись.

Домой, это в катакомбы? Ох уж эти христиане!

— А ты чего улыбаешься? — спрашивает меня Морин.

— Простите, — отвечаю я машинально.

— Не делай замечания моему сыну, — шипит Мэнди.

— Успокойтесь, леди, мы здесь не для того, чтобы ссориться!

— Заткнись, Райан!

— Сама заткнись, Мэнди!

— Мой брат вас что вообще не воспитывал?

То, что начиналось, как переговоры или нечто отдаленно на них похожее, постепенно превращается в балаган, и тогда Итэн говорит:

— Вуду?

— Ты тоже обезумел? — спрашивает папа.

— Нет, — говорит Итэн и повторяет уже с менее вопросительной интонацией. — Вуду.

— Вы еще более отвратительные нечестивцы, чем я о вас думала, — вздыхает Морин.

— Еще одно библейское слово в адрес нашей семьи, и я действительно взбешусь!

— Мэнди!

И тогда Итэн вдруг делает то, чего от него не ожидал не только я, а наверное даже Господь Бог. Итэн ударяет ладонью по столу, и все замолкают разом.

— Спасибо, — говорит Итэн так же мягко, как обычно. — Я имею в виду, что вуду — религия, сосредоточенная на обожествленных духах предков. Если воспринимать обряды определенной религии, как язык магии, один из многих, то это именно тот, что нам нужен. В вуду есть довольно много обрядов для изгнания и пленения Петро-лоа, злых духов первопредков. Как минимум трое из нас настоящие медиумы, умеющие пользоваться этим в реальности, а значит обряд будет иметь силу. Я не очень хорошо знаю лянгаж…