Паха обернулся за понягой и быстро повыдергивал стрелы. Сполоснул водой. Остатки во фляжке протянул попить Чили. Та замотала головой. Нет-нет-нет!

– Сматываемся.

– Я не могу..., - боролась Чили с не отпускающими позывами рвоты. От запаха выворачивало. Мысль о человеческом мясе убивала.

Паха встряхнул её, так что слетела панама.

– Ну!

– Не могу...

– Можешь. Человек все может. Даже жрать себе подобных.

Он потащил её ,,на буксире. Чили не упиралась. Но и глаза не открывала. Не открывала до той поры, пока несколько раз не споткнулась о корень.

Руку отпустили. Паха сидел, скорчившись, и пытался достать из кармана лекарство. Лямка поняги лежала поверх одежды и мешала. Не справился. Чили достала горошину, сунула Пахе в рот. Тот хряснул зубами, дробя пилюлю. Подала воды. Запил. Жадно глыкая и проливая на грудь.

Минута тишины и пустоты. Тишины вокруг, пустоты внутри. Там где должно стучать сердце ничего нет. Чили всхлипнула.

– Руку что ли дай, - попросил Паха оклемавшись.

Она протянула, но увидев следы крови на его пальцах, отдернула.

– Ладно, я сам.

Паха с трудом встал. Оглядел себя и Чили.

– Надо привести себя в порядок.

Дальнейший путь она не помнила. Шла как сомнамбула. Из памяти не выветривалась картина расправы на поляне. Расправы? И тут же видение перевернутой котомки. У Чили затряслись губы. Её плохо. Ей очень плохо. Очень-очень...

Лес редел. Большие залитые солнцем поляны, молоденькие рощицы осинок, острова бузины...

Сделали привал. Чили села поближе к Пахе, почти под локоть. Он не отодвинулся. Все понял.

– Они, правда, людей едят?
– спросила девушка, сама не зная зачем. Ведь видела собственными глазами. Но это же дикость!

Дикость!
– бунтовала её человеческая сущность.
– Такое не может быть, разве что привидится!

– Правда.

– А белоглазые? Они кто?

Она заглянуло Пахе в лицо. Ей очень важно его видеть. Чтобы принять. Не понять, но принять, есть на свете вещи, которые она не знает и с удовольствием не знала бы, но приходиться. Спросила и пожалела. Гнев исказил черты, а взгляд стал бешенным. Еще хуже, стократ хуже, чем на поляне! Чили уткнулась лбом в колени. Самое время пореветь. Но не ревелось. Этот Мир не любит плакс и слабых, это первое что до нее дошло. Второе - не любит и не щадит.

Ночь без сна и без дум. Чили смотрела на звезды. На луну. На темную стену леса. Слушала скрипы, цвирканье и вдыхала запах трав. Её словно не было тут. А где? Где ты девочка? Дома? В новой квартире? В Armpit? Где? Где можно спрятаться от себя? Нет такого места. Нигде нет. И хочешь не хочешь, возьмешь в багаж памяти то, что совсем не хочется брать. Совсем. И жить с этим багажом тоже придется. Как-то придется.

Пахе тоже не спалось. Он ворочался, крутился с бока на бок. Устав вертеться, тихо произнес.

– В следующий раз, не лезь в свару. Они не всегда поддаются.

Поддаются, не поддаются - важно ли это? Кто ты сам Паха? Обо что ожегся, если так реагируешь на обстоятельства.

– Ты не ответил мне про белоглазых. Кто они?

Как рассказать? О чем? Сколько? Паха тянул с ответом...

... Далеко, на границе видимости, в тоннеле крохотный огонек поста. Отвлечешься или моргнешь, пропадет, не отыщется.

Он и Варуша в секрете. Рядом, и выше, у перевернутого вагона, со свода шлепает в лужицы вода. Кап! Кап-кап! Кап-кап-кап! Убаюкивающая музыка. По рельсу еле слышно цокотят коготки. Крыса? Сквозняк качает проросшие в пустоту, свисающие тонкие корни. Спутанные плети легонько шуршат.

Рука Варуши ложиться Пахе на плечо. Условный знак. Паха осторожно втягивает носом окружающий запах. К сырости, мазутной вони, затхлости воды примешивается едва заметный уксусно-яблочный тон. Белоглазый?! Двигается бесшумно. Не споткнется в неосторожности, не заденет торчащей проволоки, не ворохнет щебня под ногами. Легок что туман над лугом. В такой темнотище, только по запаху и угадаешь его близкое присутствие.

Резко щелкает фонарь Варуши. Ослепляющий удар галогена. В запасе доли секунды, не больше. Паха успевает различить мутно-белую фигуру, почти человеческое лицо. Тух-тух-тух! Грохочет автомат короткой очередью. Пули равномерно, как в тире в мишень, дырявят голову подкарауленной твари.

Уже после Паха рассмотрел первого поверженного противника. Прозвание белоглазый оправдано. Большие глаза затянуты молочной пленкой.

– Говорят, есть и другие. Совсем от человека не отличишь, - говорил Варуша, примеряясь отсечь голову, в лагере показать....

...Нет, этим он с Чили делиться не станет. Хватит сегодняшних впечатлений. Но и оставлять вопрос без ответа негоже.

– Одни толкуют, люди таковыми обернулись. Выродились в подземке без солнца. Другие спорят нелюдями они всегда и были. Старики бают из-за военных все. Опыты ставили. Правды теперь не дознаться. Не у кого. А по ситуации и не зачем. Разные мы.