«Я твердо обещаю тебе, Атрет: я никогда не солгу. Даже если это будет стоить мне жизни».

Аномия видела, что его мучает какая–то боль, но посчитала, что причиной тому страсть, которую она в нем пробудила. Она встала и подошла к нему.

— Вернись к нам, Атрет.

— Я уже вернулся.

— Но не таким, каким ты был раньше. О, я помню тебя, каким ты был страстным, горячим, сильным. Ты был подобен богу. И всякий был готов пойти за тобой хоть в Гадес, если ты позовешь.

Атрет закрыл глаза. «Иисус!» — кричала вся его душа.

Он видел перед собой лицо Феофила и слышал его голос. «Паси овец».

— Оставь меня в покое, — резко сказал он.

— Ты страдаешь, — сочувственно заметила Аномия, в душе радуясь этому. Ведь страдание делало его уязвимым. — Я вижу твою боль. Разделяю ее. Я могу тебе помочь. Дай мне помочь тебе. Ты можешь стать тем человеком, каким был когда–то, Атрет. Я знаю, ты можешь. Позволь мне показать тебе путь к этому.

Я есмь путь.

Один из спящих приподнялся. Аномия быстро отошла в тень, чтобы никто ее не видел. Она сжала кулаки от досады, наблюдая за тем, как спящий повернулся, снова лег и, громко застонав, опять погрузился в сон.

К тому времени, когда Аномия смогла снова вернуться к Атрету, его настроение изменилось. Целиком погруженный в свои мрачные думы, он уже не обращал на жрицу никакого внимания. Она положила ладонь на его руку и почувствовала, как он напряжен.

— Мне надо идти, — прошептала она, проклиная в душе это место и сложившиеся обстоятельства. — Приди ко мне сегодня вечером, поговорим.

Полностью занятый мыслями о Рицпе, Атрет не слышал ее. Ему до боли не хватало своей жены, хотя в душе он и негодовал по поводу того, что она оказывает на него такое сильное воздействие и что вся его воля подчинена ей.

— Ты ведешь себя так, будто тебя околдовали, — сказала Аномия, испытывая гнев и ревность и желая, чтобы Атрет полностью изменился.

— Может быть, так оно и есть, — мрачно произнес он. — Да, может быть, так оно и есть.

Весь день Атрет лелеял свое недовольство женой, всеми силами стараясь его оправдать. Она сама встала на пути справедливости, разве не так? Она сама решила жить без него. И с какой стати он должен позволять этой женщине направлять всего его мысли? Весь день он только и делал, что находил отговорки и оправдания своим поступкам.

Потом была очередная попойка. Когда Аномия пришла, чтобы поговорить с кем–то из мужчин, и посмотрела на Атрета, в ее голубых глазах горел знойный призыв. Когда она ушла, Атрет вспомнил тех женщин, которых когда–то приводили к нему в камеру лудуса. Временами ему хотелось, чтобы воспоминания о прошлом вообще стерлись из его сознания, чтобы они не оскверняли его брачное ложе. Но теперь эти воспоминания снова просыпались в нем, оживали, подкрепляемые надеждой, что удовольствия прошлого уведут его от боли настоящего. Но вместо этого Атрет впадал во все более глубокое и болезненное отчаяние.

Окружающие его воины помочь ему не могли. После долгих месяцев зимнего бездействия они жаждали работы. Но пока никто не объявлял войну, они могли только одно — сидеть, пить и рассказывать о тех битвах, из которых они вышли победителями. Никто из них не вспоминал о поражениях. Рассказывались также непристойные байки, и каждый старался в этом отличиться. Время от времени все взрывались дружным хохотом. Иногда вспыхивали споры по самым пустяковым поводам, нередко перерастающие в драки между самыми молодыми и сильными, которые стремились доказать, что они настоящие мужчины.

Атрет не присоединялся к ним. Он сидел в дальнем углу, и по выражению его глаз и лица было понятно, что подходить к нему не стоит. Он пил, стараясь заглушить свою боль. Но безуспешно.

Шум в доме нарастал, мужчины спорили, играя в кости. Голова Атрета разламывалась от эля. Поднявшись, он направился к задней двери, ему хотелось побыть одному.

Когда он нетвердым шагом направился в лес, в небе светила бледная луна. Он не понимал, куда идет. Ему было все равно. Тут он услышал тихий голос, зовущий его, и его сердце замерло.