– Тогда получается, что их надо держать при себе или лагеря специальные выстраивать?

– Тоже нет.

– Неужели к стенке?
– удивился есаул и с опаской посмотрел на меня.
– Ведь не басурмане какие, а православный люд.

– Всех пленных собираем в кучу и организовываем из них вспомогательные рабочие подразделения. А чтобы не разбежались, приставляем к ним стариков из урядников и молодежь. Сколько пленных будет, неизвестно. Но чем они будут заниматься, я себе представляю четко. Мы передадим их под начало Николая Степановича, - взгляд на полковника Толстова, тот согласно кивнул головой, а я продолжил: - Думаю, господин полковник найдет достойное применение здоровым и крепким мужикам. Ведь скоро полевые работы начнутся, так пускай пленные на нас поработают и восстановят, что порушили.

– Ладно, возьмем мы Тихорецкую, - не унимался Мамонов, - а дальше-то что?

– Первым делом свяжемся с Кавказской и в своих дальнейших действиях скоординируемся с ними. Ударим с двух сторон навстречу друг другу, и раздавим Одарюка с его бандами.

– Надо не забыть небольшой отряд к Челбасам послать, - уже в конце разговора сказал сидевший с краю стола и досель не вмешивающийся в разговор войсковой старшина Дереза.

– А что там?

– Молодежи, собранной на военные сборы, больше тысячи человек. Все на конях и при оружии.

– Вот это дело, нам в помощь. Молодыки, если согласятся за нами пойти, а я уверен, что так оно и будет, к Тихорецкой за пару часов выйдут.

Более вопросов не последовало. Кто-то из офицеров отправился к своим сотням, кто-то решил еще немного посидеть, а я на покой.

Ночь прошла спокойно, а с утра из окрестных хуторов начали подходить подкрепления, и уже к полудню, перед самым выступлением, под моим командованием было чуть более двух тысяч готовых к бою людей. Если быть более точным, полторы тысячи конных, шестьсот пеших, тридцать три пулемета и одно орудие, непонятно как оказавшаяся на складах Мамонова-старшего 48-ми линейная гаубица образца 1910-го года с приличным боезапасом.

Все воинство было выстроено вдоль шляха сразу за станицей. Здесь был произведен смотр сотен, еще раз подтвержден план операции, и я отдал команду на выдвижение к Тихорецкой...

Вечер 21-го марта, земля подсыхает, а ласковое солнышко начинает клониться к закату. К окраине узловой станции с революционной песней и развевающимся над головой передового всадника огромным кумачовым флагом, подходят две сотни красных конников. На дороге, охраняя въезд на станцию и разъезд на Тихорецкую, стоит пост, десять грязных и зачуханных солдатиков при двух «максимах». Вокруг никого, и встречают нас лениво. После чего появляется старший, косматый и давно небритый здоровяк в новенькой офицерской шинели, с давно нечищеной винтовкой за плечами и красной нарукавной повязкой на левом рукаве.

– Хтось такие?
– спрашивает он и сплевывает на землю шелуху подсолнечника.

Посмотрев на такое, я решаю, что комедию можно было не ломать. Прав Зеленин - с переодеванием излишняя перестраховка получилась. Однако подошли неплохо, и я киваю своим казакам, которые готовы ко всякому, и они наезжают на красногвардейцев конями. Миг! И все враги согнаны в одну группу. Они стоят спина к спине, и начинают понимать, что все идет совсем не так, как им представлялось изначально, и что красные конники, совсем не красные. Что характерно, проявить героизм и ценой своей жизни, схватив винтовку, успеть выстрелить вверх и тем самым предупредить своих товарищей, ни один не попытался. Видимо, солдатики не из идейных бойцов, и это просто замечательно.

Охрану вяжут, и мои сотни спокойно направляются на станцию. Здесь тихо, никто не суетится, не паникует и не призывает к оружию. Наверное, местные «борцы пролетариата» считают, что опасность где-то далеко, и здесь они могут чувствовать себя в полнейшей безопасности. Это ошибка, и за нее, как и за любую другую, придется заплатить.

Мы подъезжаем к зданию станционного управляющего, невысокому двухэтажному домику. Караул на месте, но взгляды, которые кидают на нас, не враждебные, а скорее любопытные. Поэтому я спокойно спрыгиваю с коня и обращаюсь к трем солдатам, охранявшим штаб:

– Где начальство?

– А кто нужен?
– лениво интересуется пожилой солдатик.

– Да хоть кто, а то, браток, понимаешь, прислали нас вам на подмогу, белых гадов и эксплуататоров трудового народа давить. А что конкретно делать и где мироеды окопались, неизвестно.

– Сегодня никого нет. Товарищи Одарюк и Пенчуков в Кавказскую направились. Товарищ Фастовец уже домой отъехал. А все остальные, кто повыше, Катеринодар от беляков защищают.

– Понятно.

Я оглядываю площадь, станцию и железнодорожные пути. Мои казаки заняли все самые выгодные для боя места и блокировали казармы. Так что резкий взмах рукой и громкая команда:

– Начали!

Караульные мгновенно повалены на порог штаба и в него врывается несколько человек. По станции вихрем проносится скоротечный бой, и она оказывается под нашим полным контролем. Хорошо все сделали, быстро, без потерь и весьма результативно. Подобная лихость всегда высоко ценится, как начальниками, так и рядовыми воинами. Поэтому сегодня я заработал себе такой авторитет и славу, который, при нашей победе, теперь будет всегда и во всем мне помогать.

На станцию входят отряды восставших и мой полк. Часть сил незамедлительно отправляется в станицу Тихорецкую, еще два десятка в казачьи лагеря на реке Челбас, а остальные располагаются в солдатских казармах и занимают оборону на окраинах станции. Везде ставятся усиленные караулы, идет захват местных большевиков, а я направляюсь в аппаратный узел связи. Проходит всего полчаса, и по телеграфу у меня идет общение с Кавказской.