Новая атака красной пехоты. Однако в ней не было пыла и решительности. Снова казаки встретили противника огнем и солдаты в очередной раз откатились обратно к бронепоезду и эшелону.

Затишье и новый митинг. К нам подходит еще пять орудий 6-й Кубанской батареи и около трехсот всадников, во главе которых мой старый знакомец сотник Алексей Тимофеевич Жуков. Под ним чистокровный жеребец-кабардинец, а сам сотник, словно на праздник, в новой черной черкеске с серебряными газырями, и выглядит почище любого парадного генерала, строен, торжественен и горд. Он спрыгивает с седла наземь, и мы обнимаемся, а затем сотник хлопает меня по плечу и говорит:

– Вовремя ты к нам на подмогу подоспел, Константин. Еще бы день-другой, и разогнали бы нас.

– Ничего, чай не чужих людей выручаю, а своих братьев.

– И все же от всего отдела тебе благодарность.

– Дело еще не сделано, - я киваю на бронепоезд.

– Пустое, - отвечает Жуков.
– Солдаты сейчас посовещаются между собой и парламентеров пришлют, а нет, так своей артиллерией их расстреляем.

Сотник оказался прав. Прошло несколько минут после его прибытия к месту боя, и от бронепоезда показались три солдата, которые скорым шагом шли к нам, и махали над головой белой простыней. Стрелять в них никто не стал, лишняя кровь не нужна, и вскоре солдаты начали сдаваться в плен. Наши условия к рядовым вражеским бойцам были простыми и ясными, сдача оружия и бронепоезда, а взамен жизнь каждому бывшему красногвардейцу. Поэтому все прошло на «отлично» и только Одарюк не появлялся. А когда наши казаки взяли под контроль бронепоезд, обнаружили его тело в командирской рубке. Он лежал на полу, в руке комиссара зажат «наган», а голова бывшего учителя и прапорщика была залита кровью. Казалось, что комиссар покончил жизнь самоубийством, но это оказалось не так. Как выяснилось немного позже, красный командир хотел напоследок подорвать боеукладку одного броневагона, а артиллеристы, справедливо опасавшиеся, что поврежденного бронепоезда им не простят, недолго думая, пробили ему голову ломом. Такая вот судьба у человека. Ну и Бог с ним.

К вечеру романовцы восстановили подорванную железную дорогу и с трофейным бронепоездом в голове колонны наши эшелоны вошли на хутор. Выйдя из вагона, я направился в местный штаб, который временно располагался в управлении Владикавказской железной дороги, и имел возможность пройтись по хутору, размяться и осмотреться. Благо, поглядеть было на что, особенно на площади, где при большом скоплении народа пороли знакомого мне казака.

– Кого наказываете?
– спросил я тогда одного из офицеров отдела.

– Есаула Пенчукова.

– А за что?

– Он у комиссара Одарюка правой рукой был. Шкура продажная, думал на нашей кровушке приподняться, да вот только хрен ему.

– И много ему прописали?

– Тридцать плетей.

– Может не выдержать, - кивнул я на стонущего под сильными ударами есаула, которого помнил еще по Кавказу, как вполне неплохого вояку и честного человека.

– Может, - согласился казак, - только если сдохнет, то и не жалко.

– И что, много предателей среди казаков оказалось?

– Та ни, не много, человек с десяток кто рьяный. А остальные так, для отвода глаз красным улыбались.

Покинув площадь, я отправился в штаб восставших, но застал там только сотника Жукова. Более никого из старших командиров на месте не оказалось и, решив, что увижусь с ними завтра, я отправился на станцию, где занимался делами своего отряда.

И вот наступил новый день, пришло новое утро. Только что решен вопрос с бронепоездом, и мне пора возвращаться в Тихорецкую, откуда всем своим отрядом я направлюсь к Екатеринодару. Однако перед этим следовало уладить некоторые дела с командирами и атаманами Кавказского отдела. Служба службой, как говорится, а про своих забывать не надо. Ведь верно гласит народная мудрость - как ты к людям, так и они к тебе.

В здании правления Владикавказской железной дороги меня уже ожидали, пропустили и проводили в комнату для совещаний. Здесь за большим столом расположилось пять казаков, и всех я знал. Слева сидели, прибывший из родной станицы Расшеватской, атаман отдела полковник Репников, интендант восставших есаул Шниганович и сотник Жуков. Справа люди посерьезней, именно те, от чьего слова в среде восставших все и зависело. Первый, личность известная, командир 1-й бригады 5-й Кавказской дивизии полковник Георгий Семенович Жуков, а второй, один из явных зачинателей восстания войсковой старшина Ловягин.

Я поздоровался с земляками, присел между офицерами отдела и, в который уже раз за последние дни, начал рассказывать о положении дел на Дону и в мире. Слушали меня внимательно, и говорил я не менее часа. А когда закончил, еще полчаса отвечал на всякие уточняющие вопросы. По тому, как переглядывались между собой командиры восставших, я мог понять, что еще до моего прихода они обсуждали возвращение ставшего войсковым старшиной Константина Черноморца на Кубань и что-то для себя решили. Что у них на уме, я примерно представлял. Однако сам вперед пока не лез, а только отвечал на вопросы и ждал начала серьезного разговора.

Наконец, все, что я хотел сказать, было сказано, и на некоторое время, в комнате воцарилась тишина, которую прервал полковник Жуков:

– Какие твои дальнейшие планы, старшина?

Полковник признал полученное мной на Дону звание. Это было хорошим признаком. Поэтому я ответил прямо и без обиняков:

– Завтра на Екатеринодар выступаю. Надо наше правительство и добровольцев выручать. Все трофеи, взятые в Тихорецкой, оставляю в вашем полном распоряжении и никак на них не претендую. Если Рада восстановит свою власть, вернете припасы правительству, а нет, тогда они вам в борьбе против большевиков помогут.