–  Говорит Москва, Кирилл Афанасьевич, включайте радио!
– дал знать генерал Штыков.

Мерецков затаив дыхание слушал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором говорилось, что войска Карельского фронта и моряки Северного флота прорвали сильно укреплённую оборону немцев северо-западнее Мурманска и сегодня, 15 октября, при содействии кораблей и десантных частей Северного флота овладели городом Петсамо (Печенга) - важной военно-морской базой и мощным опорным пунктом обороны немцев на Крайнем Севере.

«Сегодня, 15 октября, в двадцать один час столица нашей Родины Москва салютует доблестным войскам Карельского фронта, кораблям и частям Северного флота, овладевшим Петсамо, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырёх орудий...»

–  Ну что ж, неплохо получилось, - поднял брови Мерецков, на его лбу появились морщины.
– Алексей Николаевич, распорядись, чтобы к обеденному столу всем подали по сто граммов «наркомовской». Теперь самую малость передохнуть войскам, пополнить свой боезапас и - на Киркенес!

Усталость и комфронтом валила с ног - отдохнуть бы, но Мерецков уже наметил, что после обеда поедет в подразделения. Полководец с душой комиссара, он старался чаще видеться с бойцами, чтобы знать, чем они живут, что их радует и отчего порой перед боем суровы их лица, а в глазах грусть...

В этот раз Мерецков был особо придирчив к тем, кто почивал на лаврах и слабо готовил себя к решающей схватке с врагом. Сопровождавший его генерал Крутиков даже осмелился заметить, что комфронтом чрезмерно строг к людям.

–  В любом бою, Алексей Николаевич, успех решается кровью, - сказал Кирилл Афанасьевич.
– Хуже нет, когда люди после боя расслабляются и ведут себя так, словно им сам чёрт не брат.
– Помолчав, он жёстко добавил: - Надо бы каждому помнить, что на войне тот герой, кто уничтожил врага, а сам жив остался. А для этого надо быть ко всему готовым.

–  Факт сей бесспорен, и я не стану возражать вам, а мог бы, - заявил Крутиков.

–  Что ты имеешь в виду, Алексей Николаевич?
– Взгляд комфронтом был слегка задумчив. Он умел слушать других, хотя иной раз это был неприятный разговор.

–  Нужно ли командующему фронтом вникать во все детали? Есть командармы и комдивы, есть их штабы, наконец, есть командиры полков и их штабы. Зачем их подменять?
– не унимался начальник штаба, похрустывая пальцами рук. Он делал так всегда, когда какой-либо разговор задевал его.

Мерецков чему-то усмехнулся, и это царапнуло Крутикова, но он сдержал свои чувства и спокойно спросил:

–  Вы не согласны со мной?

–  Скажу, не переживай!
– Мерецков маленькими глотками пил чай.
– Знать солдатскую жизнь, вникать во все её детали - подспорье в работе любого командира. А у нас иной начальник не знает, чем живут и дышат его подчинённые. А коль не знает, значит, не сможет оценить их моральный и боевой дух. Грош цена такому командиру!

–  И вы, конечно же, сошлётесь на маршала Жукова?
– В глазах Крутикова блеснула хитринка.

–  А вот и не угадал!
– воскликнул Мерецков, - Назову тебе лишь двух военачальников - Василия Чапаева, начдива 25-й стрелковой, и Семёна Будённого, командарма Первой конной. И тот и другой не мыслили себя без опоры на бойцов в Гражданскую войну. И Чапаев и Будённый жили со своими бойцами душа в душу, хотя оба были чертовски строги к тем, кто проявлял недисциплинированность. Чапаев говорил со мной на эту тему, ещё когда учился в девятнадцатом году в Военной академии Генштаба, жаль, что он потом не пожелал учиться дальше и ушёл на фронт. А в армии Будённого я сам служил и не раз видел своего командарма в бою. Семён Михайлович в минуты затишья всегда находился среди бойцов и беседовал с ними обо всём на равных, хотя на его груди поблескивали четыре креста и четыре медали - он был полным георгиевским кавалером. Так-то, полководец генерал Крутиков!
– шутливо заключил комфронтом.

–  А что вы скажете о Василии Блюхере? Вы ведь тоже служили на Дальнем Востоке под его началом?
– В глазах Крутикова замельтешили огоньки.

«Однако хитёр ты, Алексей Николаевич!
– отметил в душе Мерецков.
– Хоть я и уважаю Блюхера, как настоящего героя, но тебе об этом не скажу. Я уже побывал в камере на Лубянке, и что там пережил, не пожелаю даже своим недругам. Ещё раз попасть туда я не хочу...»

–  Зачем ты задаёшь мне острые вопросы?
– едва ли не с отчаянием спросил начальника штаба Мерецков.
– Может, тебе рассказать, как на учениях в тридцатых годах я с маршалом Тухачевским пил из одного стакана? Ты же знаешь, Алексей Николаевич, что и Блюхера, и Тухачевского, и ещё с десяток других расстреляли как врагов народа.

Кажется, Крутиков его не понял, потому что спросил:

–  За что же Блюхеру дали три ордена Красного Знамени?

–  Дали, разумеется, не за красивые глаза, наградили его за мужество и отвагу. Человек он был смелый, решительный, ничего не боялся, даже в застенках Лубянки так и не признал себя виновным.

Мерецков разволновался, достал папиросу и закурил, струёй выпуская дым. Подошёл к столу, где лежала карта, и сухо произнёс:

–  Ладно, посудачили, и хватит. Пора браться за дело. Через час у нас совещание комдивов. Все прибыли в штаб, кому положено?