Вчера. Осень и зима 1920/21 года. Маленький городишко Мозырь. В городе маленькие улицы, маленькие домишки. В городе маленькая группка комсомольцев — 50–60 человек, а над городом огромная, большая опасность. Сгрудились, теснее прижались к горам домики, быстрее ходят, тише говорят, чаще оглядываются люди. Да, да… Уже близко… Скоро здесь будут… Опять поляки…

И комсомольцы стали другими. Тверже поступь, острее взгляд, крепче напряглись все мускулы, громче, задорнее звучит в притихшем городке. «И, как один, умрем в борьбе за это», — когда возвращаются с военных занятий.

На Киевской улице — серенький домик. У входа — комсомолец с винтовкой. А там, за столом, освещенные лампой, читают «Азбуку коммунизма» в шинелях и полушубках, в платках и шапках. Все туго затянуты поясами, с винтовками за плечами, в руках. Кой у кого сумки с провизией, корзинки. Но самое главное — комсомольская канцелярия (списки, протоколы). И особо — свернутое знамя, крепко упакованное в небольшую пачку, лежит тут же, на столе.

Все наготове. Каждую минуту может быть приказ: «В цепь!» или «Живо стройся, отступать!..» А пока нету — можно читать «Азбуку коммунизма». Изредка только щелкает затвор: проверяют ребята, все ли в порядке.

А дня через два в товарном вагоне, под стук и грохот колес, при свете костра, ежась от холода и щуря заплаканные от едкого дыма глаза, читаем Дикштейна «Кто чем живет». Все читали и слушали в первый раз. Нравилось. Спорили и радовались новым понятиям. Так просто и ясно, а раньше не знали. Минутами забывали, что удираем от поляков, что пропали без вести трое наших ребят, что стыдно и больно приезжать беглецами в Гомель.

Догорел костер, а читать не кончили. Шарили по карманам, доставали ненужные письма, старые газеты, жгли, что можно было, лишь бы дочитать. Молодец Дикштейн — здорово пишет.

Опять в сером домике по Киевской улице. Уже не придется бежать. Заключен с поляками мир, прогнали Балаховича.

Еще по всем улицам расставлены часовые, еще аккуратно каждый день комсомольцы по 3–4 часа вышагивают на военных занятиях, но «Азбука коммунизма» постепенно завоевывает все большее и большее место.

Две комнаты у нас тогда было. Тут и канцелярия, и клуб, и читальня, и библиотека, и комнаты для кружков, и зал для собрания. Всё вместе. Не было ни управделами, ни библиотекарей, ни уборщиц! Все делали сами.

Приходили с утра, подметали полы в двух наших комнатах, отгребали снег во дворе и на улице, починяли поломанные накануне скамейки и брались за работу. А как только темнело — клуб наполнялся комсомольцами и начиналась читка. С каждым днем все больше нравилась нам «Азбука коммунизма».

Вера

(Продолжение следует) [5]

Газета «Красная смена», 14 марта 1924 г.

25 августа 1924 г.

Товарищу С.

Хороший друг, милый мой С.!

В конце июня первый раз получила возможность написать вам письма. Как я волновалась! Это писание продолжалось с перерывом два дня. Что там я написала, не знаю — не перечитывала, чувствовала только, что в жизни моей таких важных писем, писем, которые заставили бы меня так глубоко пережить каждую строчку, я еще не писала. Еще бы — ведь это были письма к самым дорогим, самым любимым, самым близким друзьям…

А после этого потянулось долгое ожидание. Мне казалось, что прошло два-три года после того, как я послала вам эти письма. Я боялась спрашивать, есть ли уже. Так больно, так страшно было бы услышать «нет»! И вдруг четыре дня тому назад — о счастье, о радость — есть!

Эти четыре дня, пока я получила его уже в руки, были еще тяжелее. А потом это была не только моя радость. Вместе со мною торжествовали еще многие, многие. Это письмо уже перестало быть для нас просто письмом, оно выросло в символ, в целую идею…

…Что же тебе написать обо мне? Живу по-прежнему, широко и жадно хватая жизнь. По-прежнему вокруг меня разлита огромная яркая радость. Но, кроме радости, есть теперь и очень, очень много горя. Обстоятельства, условия жизни так жестоки, так суровы, так не хотят считаться с планами, намерениями и желаниями отдельных людей. Жить стало страшно трудно. «Эмиграция» [6] , всегда сильная, теперь приняла необычайные размеры. «Уезжают» близкие и дальние, родные и знакомые. «Уезжают» целыми группами и в одиночку. Больнее всего бывает при «отъезде» целых групп. Тогда становится еще тяжелее жить…