каков был бюджет на окна?

– Нет, вряд ли.

– Наверное, сто пятьдесят тысяч, не меньше, - пробормотал он. – Вы только взгляните на это

стекло!.. А размер? Да он просто гигантский!

– Мы вас поняли, - перебила его Айви. – Дом большой и красивый, а мы, конечно же, недостойны

проживания здесь. Давайте теперь поговорим о ваших работах.

Он с удивлением взглянул на нее. Похоже, мы все были удивлены. До сих пор Айви прилежно

играла по правилам Клайда, изучая путеводители и атласы и даже чистя рыбу (Клайд заверил ее,

что это необходимо для понимания его работ). А теперь с нее было довольно.

Мне показалось, что сейчас художник развернется и уйдет, хлопнув дверью, но вместо этого он

улыбнулся.

– Вы решили, я имел в виду, что ваше проживание здесь каким-то образом оскорбляет кого-либо?

– Я решила, - отозвалась Айви, - Что, рассуждая о трате денег, вы можете легко тратить чужое

время. В особенности, мое.

Ой. Опасный момент. Я поймала взгляд Тео, кажется, он подумал о том же.

– Значит, я трачу ваше время, - Клайд все еще улыбался, и это было очень странно. Сейчас он

выглядел довольнее, чем за все время работы с Айви.

– С самого первого дня, - видимо, Айви Мендельсон была не просто сердита. Она была в ярости. –

Одно дело – это не уважать собственный труд. Но не уважать усилия, приложенные другими, и

тратить время на бесцельные разговоры об окнах – это, знаете ли, оскорбление для нас обоих, -

она мельком взглянула на Тео. – И вот еще что: мне надоело притворяться. Если хотите говорить о

столешницах, так тому и быть…

– Что вы хотите узнать? – внезапно спросил Клайд. – Спрашивайте прямо сейчас, что?

– Почему вы уехали из Нью-Йорка и бросили искусство? – режиссер так и впилась в него глазами.

Пауза.

– Я продал рисунок за полмиллиона долларов. И от этого мне стало практически плохо. Мне

двадцать семь – а я не знаю, кто я.

Молчание. Я сглотнула, опасаясь того, что последует дальше.

– «Крачки»*? – переспросила Айви.

(*Крачки – птицы, живущие по берегам морей и пресных водоемов)

– Да, - Клайд взял со стола одну из книг, в которой были репродукции его картин, нашел нужную

страницу и ткнул в нее пальцем. – Это холст, несколько тюбиков краски, толченые ракушки и

немного штукатурки. По-вашему, это стоит полмиллиона баксов?

– Ну, это ведь был один из ваших первых опытов, - заговорила Айви, - к тому же, эта картина была

одной из тех, что сделали вас восходящей звездой.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Не уверена, что я его поняла, - осторожно произнесла она.

Клайд снова опустил взгляд на иллюстрацию, а я внезапно поняла, что задержала дыхание.

– В последний год перед продажей фермы отец заработал тридцать тысяч долларов. И это был

удачный год. Фермерство – тяжелое занятие, нелегкий труд, он старит гораздо раньше, чем

многое другое. Отцу было шестьдесят, но на вид ему нельзя было бы дать и семидесяти.

Никто ничего не ответил. Снаружи доносился плеск океана, дети играли в воде, а родители

кричали, чтобы они не отходили далеко от берега. Клайд развернул книгу так, чтобы Айви видела

иллюстрацию.

– Холст. Ракушки. Штукатурка. Краска. Это оскорбление для моего отца. Я воспринял это как

оскорбление ему.

Режиссер изучила репродукцию, затем нахмурилась.

– Но ведь вы – его сын, а это ваша работа. Вам за нее заплатили. Это можно было понять и как

награду ему тоже, разве нет?

Нет, подумала я, а Клайд покачал головой. То же самое было бы и со мной и моими родителями.

Не важно, как бы они гордились мной, эти деньги, доставшиеся, в общем-то, без большого труда и

усилий, задели бы и их, и меня.

– Если бы я остался в Нью-Йорке и жил этой жизнью, то чувствовал бы себя последней сволочью, -

говорил Клайд. – Однако решение отвернуться от всего и сбежать сюда, в общем-то, не сделало

меня лучше. Я в любом случае не мог победить.

– Но вы вернулись в родные края.

– Да, - он взглянул в окно. – И я все еще сволочь.

На это ни у кого не было ответа. Ни в тот момент, ни в следующие полчаса, что я провела,

прислушиваясь к их разговору. Клайд говорил о работах, выборе и сожалениях. Он не обращался