С Амоски дед Наум перевел глаза на веселого Тузика, на улыбавшееся лицо Мити.

— Пойдем! — сказал он наконец.

Амоска вскочил и кинулся к нему:

— По гроб жизни… а умрешь — на могилку каждый день… приходить буду…

Ребята молча отвернулись и пошли на дорогу. Феклиста засмеялась, сверкая белыми, ровными зубами.

— Ну и навязчивый парнишечка — пристанет, как смола, никакими силами не отдерешь… На могилку придет, таракан его закусай! — хохотала молодая женщина.

В лесу стояла тишина.

Лишь изредка сорвавшаяся с вершины пихты смолистая шишка со звоном падала на гулкую землю, да треск сломанного под ногой сучка взрывал тишину, как выстрел.

Октябрь серебрился инеем по утрам; ночами стояли крепкие заморозки. Белка была уже пепельно-дымчатой.

— Без снегу, на инеях перелинял зверишка, — вслух сказал дед Наум.

Митю, Амоску и Тузика одинаково волновали и первая мелькнувшая на дереве белка, и упавшая с пихты шишка, и вспорхнувший в мелколесье рябчик, и выскочивший из колодины полосатый бурундук.

Амоска, бойко шагавший впереди всех, и Тузик, рыскавший по сторонам, к обеду заметно убавили свою резвость. Щенок уже не порывался заигрывать с собаками, а, опустив голову, безучастно плелся за хвостом Рыжушки. Амоска передал Феклисте заплечницу, потом винтовку и, наконец, даже натруску.

Отказавшись вначале от предложения Феклисты сесть на лошадь, он теперь ежеминутно ждал, не повторит ли она свое приглашение.

Зотик, Терька, Вавилка и Митя ушли далеко вперед. Дед Наум тоже заметно стал сдавать и на подъемах держался за хвост лошади.

Дорожка уступами лезла в гору. Начинался подъем на Щебенюшихинский белк.

Феклиста слезла с Рыжушки, замотала повод и пустила лошадь следом за собой по дорожке. Тяжело навьюченная Рыжушка, одолев уступ, останавливалась. Ноги в коленках у нее дрожали мелкой дрожью, тело дергалось взад и вперед, над глазами и на храпке выступили капли пота. Передохнув, лошадь трогалась дальше, одолевала новый подъем и потом снова сама останавливалась отдохнуть.

На остановках дед Наум и Амоска садились у дорожки, и Тузик вытягивался с ними рядом. Дышали они так же прерывисто, как и навьюченная Рыжушка.

— Сидеть бы тебе сейчас дома да есть бы кашу, а мне бы лежать на печке — как ты думаешь, Амоска, славно было бы?

Дед Наум посмотрел на совсем измучившегося Амоску и улыбнулся. Амоска не мог уже и говорить от усталости, но все же отрицательно покачал головой.

— Зараза, господь бы ее любил! — бормотал дед. — Вот и старик я, а увидел белку — ровно бы даже затрясся весь…

Амоска, начавший было считать остановки Рыжушки, сбился со счету, а вершина точно отодвигалась все дальше и дальше.

— Гляди, Амоска, с хребта, кажется, шапку на небо забросить можно. А ну-ка, прибавим ходу да потом опять присядем…

Так шутками и окриками дед подгонял мальчика. Тузик отстал далеко, и дед сказал о нем:

— Не кованый, подошвы отбил щенчишка. Хоть на Рыжушку его верхом сажай…

Ближе к гребню лошадь останавливалась все чаще, передышки делались все продолжительней… Близость хребта чувствовалась во всем: холодней и крепче дул ветерок, давно исчезли пихты, все гуще становился кедровник.

С хребта нанесло ладанным запахом верескового дыма.

— Ребята костер разожгли: нас ждут, обед варить будем… Давай-ка отдохнем да приналяжем в последний раз, — сказал дед.

На Щебенюшихинском гребне Амоска и Митя увидели, что впереди, насколько только хватает глаз, синеют хребты гор, значительно возвышающиеся над Щебенюшкой. Вершин дальних хребтов рассмотреть было нельзя: густой туман окутывал их до половины, но дед Наум и Зотик утверждали, что вершины этих гор в снегу, потому они и называются белками. И что в эти-то белк они и идут на промысел.

— Это еще что за горы, — сказал дед, — а вот к Шумишихинскому белку;' подойдем, ну это, верно, горы. Взглянешь — шее больно, и шапка с головы валится.

— А ежели, дедушка Наум, на лыжах с эдакой горы катнуться? — спросил Амоска.

— Ловкие катаются… Нефед все время промышлял в Шумишке, да, видно, час пришел…

Дед Наум оглянулся на сноху и замолчал. Феклиста лежала, уткнувшись лицом в вереск, и не то от сырости вздрагивала ее спина, не то от подступивших рыданий.

Зотик подтолкнул локтем Митю и глазами показал на Амоску: тот, не дождавшись обеда, сидя уснул, прислонившись спиной к стволу кедра. Чуть подальше они увидели еще более занятную картину. Рядом с кедром, под защитой нависших лап, виднелся огромный муравейник. Большие коричневые, точно покрытые лаком, лесные муравьи беспокойно сновали взад и вперед по городищу, а рядом с муравейником спал Тузик, как человек, опрокинувшись на спину. Передние ноги щенка, слегка перегнувшиеся в коленях, были положены на грудь, а задние торчали вверх.