— Почему бы нет! — подскочил к Кобрику Рудин.

И добавил, отсмеясь:

— Ты же не в форточку!

Григорьев, взяв новенького под локоток, усадил на свою койку.

— Ну, чудик! За что тянут?

Кобрик обреченно поник головой:

— Двоих замочил!

И как чуть раньше взрыв хохота, так же камеру потрясла тишина.

— Лепишь, чудило? — растерялся даже Григорьев. — Или чужие грехи на себя берешь? Из тебя «мочило», как из меня папа римский. Колись!

Кобрик ничего не понял из того, что сказал Григорьев, но уяснил одно: его не за того приняли.

— Что тут особенного? Обычное дело.

— Ни фига себе! — воскликнул пораженный признанием Кобрика Маленький. — Да он нас всех перережет ночью. Я теперь спать буду плохо.

— Ты что? — обиделся Кобрик. — Я никогда еще никого не резал. Что я — сумасшедший?

Сойкин ехидно вставил:

— Он их из «дуры» шмальнул…

— Какая «дура»? — перебил его Кобрик. — Гнал рано утром по шоссе, «волга» левый бок подставила, я в нее и врезался.

— А-а! — облегченно вздохнули все.

— Что ж ты, чудило, понтуешь? — рассердился Григорьев. — Обычная авария…

— Но двоих-то нет! — вставил Кобрик.

Даже Кузин заинтересовался Кобриком.

— Он, никак, виноватым себя считает! Как тебя звать-то?

— Кобрик Юра!

Великанов расхохотался:

— Умора! Вся камера невинными забита. Одного виноватого Бог принес.

— Для развода! — съехидничал Сойкин.

Кобрик не мог понять, почему он не может считать себя виновным.

— Не был бы виновен, не посадили бы сюда!

Общий хохот задержанных был ему ответом.

Кобрик стал доказывать свою вину:

— Действительно же виноват! Торопился, гнал машину с сумасшедшей скоростью, а асфальт после дождя мокрый. Задумался и вовремя не среагировал на опасность справа…

Григорьев прервал его излияния:

— Чудило! Ты только на суде не изображай из себя ангела. Архангелы намотают на полную катушку. Сознание своей абсолютной правоты ожесточает судей. Их всегда надо оставлять в сомнении, может, они совсем невиновного отправляют в ад. Они же как рассуждают: «Что такое три года срока? Зима — лето, зима — лето, зима — лето. И домой!»

— Все равно, я врать не буду! Даже на суде! Не смогу.

Поворов горел жаждой мести и решил взять реванш на таком «фраере».

— Братва! — внезапно нарушил он свое вынужденное молчание. — Я предлагаю такого человека избрать в старосты камеры.

Сойкин сразу поддержал предложение человека, кого еще так недавно пинал и унижал.

— В старосты, в старосты! Только сначала пусть испытание пройдет.

Григорьев свирепо посмотрел на Сойкина, но ничего сделать не мог. Вмешайся он, его бы не поняли; кто был ему Кобрик: ни сват, ни брат. Конечно, чем-то этот человек импонировал Григорьеву, но вставать на его сторону было нельзя.

Но Кобрик сам утряс свои проблемы.

— Не суетитесь! Я благодарен за великую честь, но… об этой шутке мне рассказали в камере аэропорта, так что я считаю себя недостойным…

— Что за болтун тебе все выложил? — выразил недовольство Сойкин.

— Бродяжка какой-то! — вспомнил Кобрик сокамерника в аэропорту. — «Лепит чернуху», как он говорит.

— Тоже метод! — одобрил Григорьев. — Менты будут проверять его до посинения. Он им будет давать такие адреса, куда бумага будет идти месяц. Пока ответят, пока подумают, пока отпишут… Менты обычно с такими договариваются: ты возьмешь на себя висяков годика на два, а мы тебя в хорошую зону определим, годик отсидишь и с новым паспортом на поселение.

— В новую жизнь под чужой фамилией? — понял Кобрик. — А зачем?

— Чужая душа — потемки! Мало ли хвостов за человеком тянется? А чистым паспортом можно их все оборвать.

— Ну, менты тоже не лыком шиты! — не поверил Кобрик.

— Чудило! Таких бродяг — несметное количество! Всех проверить жизни не хватит. Даже ментовской.

Дверь камеры пропустила вернувшегося Айрапетяна.

Но вернулся он согнувшимся в три погибели. Молча лег на свою койку и тихо ругался:

— Кумерет кунем! Фашисты!

Маленький, бросившийся его встречать как родного, спросил:

— Вано! Что случилось? Живот заболел?

— В дежурку завели. Там пять человек отдыхало. Стали они меня от одного к другому кидать. Саданет один кулаком в живот, садист, и другому кидает. Тот по печени врежет и к следующему. Тот кулаком по почке и дальше. Пропустили и выкинули. Иди, говорят, в камеру, другой раз так легко не отделаешься. Насидишься в карцере. Благодари Бога, что у нас хорошее настроение.

Маленький растерялся.