— Ну, ты, миллионер долбаный! Глаза на затылке?

— Извини, я не нарочно!

— За нечаянно бьют отчаянно, знаешь? — рявкнул, распаляясь, Сойкин.

— Я тебе отдам свою порцию! — стушевался Кузин.

— Конечно, отдашь! — торжествовал Сойкин. — Еще возьмешь тряпку и вытрешь пол. Кстати, ты сегодня дежурный! Не забыл?

— Помню!

Кузин забрал свою порцию баланды и отдал ее Сойкину, а сам пошел за тряпкой.

Сойкин с наслаждением глядел, как Кузин подтирал пол, а затем демонстративно, на его глазах вылил баланду в унитаз и бросил миски в раковину.

— Дерьмо сбрасывают в глотку унитаза, а не в собственную!

Григорьев угрожающе осадил его.

— Они у вас очень похожи, мог вылить и в свою!

Сойкин злобно зыркнул на Григорьева, но не посмел лезть на него и пошел к шкафу с провизией, обедать сухим пайком.

Кузин прополоскал тряпку, выжал ее в унитаз, вымыл руки, бросил брезгливо тряпку в угол камеры и тоже пошел к шкафу, брать из «дачки» продукты, заметив по пути Григорьеву:

— Придется мне обедать по-человечески! В зоне, надеюсь, успею привыкнуть.

Раздатчик рявкнул в камеру:

— А где десятый?

Все посмотрели на Кобрика.

Тот смутился, но, вспомнив наставления Григорьева, взял свою миску и подошел к кормушке.

— Меня уже кормили внизу! — напомнил он.

Раздатчику это было до лампочки.

— Меня это не колышет! — нагло заявил он Кобрику. — У меня разнарядка на десять человек. Что, по-твоему, я должен твою порцию сам есть? Мне эта баланда и даром не нужна.

Григорьев выручил Кобрика.

— Сергей Сергеевич! — позвал он Кузина. — Можете начать привыкание с сегодняшнего дня! Кобрик уступает вам свою порцию.

Кузин не очень обрадовался такой «милости», но, делать нечего, пришлось ему хлебать баланду, которая была не так уж и несъедобна.

В милиции у Хрусталева первым делом отобрали деньги.

А в заднем кармане брюк обнаружили пакетик героина, которого там отродясь не было.

— Кто не знает Павла Хрусталева! — насмешливо заметил полковник. — Торговец наркотиками, сутенер. Известный мерзавец и проходимец.

Хрусталев равнодушно ответил:

— Мало ли что вы мне туда положите? Завтра подбросите бомбу, так объявите террористом? В протокол можете заносить все, что вашей душе угодно. Подписывать не буду.

— А нам твоя подпись и не нужна! — равнодушно ответил полковник. — Если только для музея криминалистики. Но ты на него не тянешь. Масштаб не тот. Мелкота ты, Хрусталев.

— Кто крутой, а кто нет, это не вам, ментам, судить. Чем хуже вы обо мне думаете, тем лучше я выгляжу в собственных глазах. А ваши похвалы мне западаю. И ты, полковник, напрасно на меня бочку катишь. Суду требуется нечто большее, чем твои домыслы и подброшенные улики.

— Но для временного задержания этого вполне достаточно. Упрячем тебя за решетку, в Бутырку, чтобы не сбежал, а там, не спеша, не торопясь — время у нас терпит, не подгоняет — достанем все необходимые для суда улики.

Хрусталев стал буянить:

— Адвоката требую! Раз статью мне шьете, обязаны…

Полковник смотрел на него насмешливо.

— Тебе все обязаны! А ты кому-нибудь обязан? Что ты хорошего сделал хоть одному человеку? Вспомни!

— На понт не бери, начальник. Только суд может определить мою виновность. А до тех пор я — свободный человек.

— Свободен, наконец — свободен! — намекая, сказал полковник.

— Намекаешь, что меня могут убить, как того негра в Америке? Кому я нужен? Я на чужую территорию на захожу…

— Зашел!

Хрусталев удивленно посмотрел на полковника.

— Удивил! Неужто ты чей-то человек? Круто работают.

— Я — человек государственный! — осадил его полковник. — И ты на государственную территорию залез…

В кабинет без доклада зашел какой-то парень в штатском и шепнул на ухо полковнику пару слов.

Так же спокойно, не обращая ни малейшего внимания на Хрусталева, он покинул кабинет.

Хрусталев лихорадочно размышлял, что за государственные интересы он ненароком задел? И не мог сообразить.

— Не темни, начальник!

— Этот пакет с героином может случайно сгореть!

— А баба с куриными яйцами забрать назад свое заявление… — насмешливо добавил Хрусталев.

— И свидетель-пенсионер забудет, как ты пытался всучить фальшивые доллары.

— За такую благодать не придется ль в лапу дать? — засмеялся Хрусталев. — Я, как Райкин, «человек простой, говорю стихами».