Старый книжник ушел в стену.

— Так курнешь? — окликнул его Хрусталев.

— Я не курю! — раздалось из глубины стены.

— Вольному — воля, а спасенному — рай! — добавил Хрусталев…

…Он внезапно проснулся с таким жутким сердцебиением, какого у него не было никогда в жизни.

— Тьфу, черт! — прохрипел он сухими губами. — Приснится же такая чушь! Надо же! Ахинея какая!

Он подскочил к двери и забарабанил что было сил.

— Эй! Менты поганые! Пить дайте! Воды!

Дверь тотчас же открылась, как будто за ней стоял все время охранник и наблюдал за Хрусталевым.

— Чего орешь? — лениво поинтересовался он. — Будешь оскорблять наши славные органы, отлупим.

— Я тебя козлом не обзывал! Дай пить. Умираю.

— Нет уж! — все так же лениво проговорил охранник. — Ты нам показатели не порть, они у нас и так не на высоте.

— Тогда принеси напиться!

— Напиться — не топиться! Можно всегда успеть!

— Не тяни кота за хвост! Я пить хочу! — заорал Хрусталев.

И тут же получил удар по голове.

Охранник ударил его не костяшками, но и от этого удара у Хрусталева зазвенело в ушах, и он отлетел к нарам.

— Я тебя предупреждал: не орать! — спокойно заметил охранник. — У нас воду отключили, a из чайника — жирно будет, нам не хватит. Когда включат, не сказали, а чаи гонять — это святое дело. Понятно?

Хрусталев промолчал, а охранник закрыл дверь, бросив напоследок:

— За тобой машина вышла! Чаи распивать будешь в Бутырке!

Хрусталев, как только стихли шаги охранника за дверью, упрямо сжал кулаки и ударил ими со всей силы по нарам:

— Ты мне за все заплатишь, сука!

И кого он имел в виду, сам не смог бы сказать…

Машина действительно вышла и пришла минут через десять после ухода охранника, потому что он вернулся очень быстро и заторопил Хрусталева:

— Живей собирайся!

— Что мне собираться? — прохрипел сухими губами Хрусталев. — Я весь тут!

— Тогда руки за спину и вперед! Шаг в сторону считаю побегом, стреляю без предупреждения!

— Офонарел? — не удержался Хрусталев, рискуя опять схлопотать по голове. — Я не заключенный, а задержанный!

— Я тебя предупредил! — усмехнулся конвоир.

После такого приема Бутырка показалась Хрусталеву санаторием.

Стриженный под «ноль», Хрусталев не пошел, а побежал в душевую и, смыв с себя остатки волос, стал жадно пить эту сомнительно чистую воду.

Пил и пил, пил и пил, пока за соседним душем задержанный не крикнул ему:

— Ты, фраер, мойся быстрее. Здесь никто никого не ждет. На каждую партию определенное время выделено. Не уложился — твоя печаль. Грязным пойдешь в камеру.

Тогда Хрусталев стал лихорадочно намыливать голову и тело одновременно: «Хоть раз успею!»

Один раз только и успел. Второй не дали. Выгнали вместе со всём и, с кем загнали.

В камеру Хрусталев вошел злым на весь мир. Даже не поздоровался.

Но на него никто и внимания не обратил. Все после обеда расслабились и пребывали в благодушном настроении, даже Сойкин.

Хрусталев постоял, постоял возле двери да подошел к Григорьеву.

— Подвинься, я сяду!

— А что сказать надо? — рассердился Григорьев, что его оторвали от чтения газеты. — Те волшебные слова: «разрешите, пожалуйста» или хотя бы «можно»?

Хрусталев быстро прикинул, что ему не совладать с этим крепышом, и сдался:

— Разреши присесть!

— Пожалуйста! — Григорьев подвинулся, освобождая место рядом с собой. — Замели все-таки?

— По двести шестой!

— Не может быть! Павла Хрусталева по двести шестой?

— Ты меня знаешь?

— Да кто же тебя не знает!

— Я тоже, когда вошел, сразу подумал: где-то я этого парня видел.

— Наркоту у тебя покупал! Наколол ты меня безбожно.

— Я не накалываю! — обиделся Хрусталев.

— Наколол! — настаивал Григорьев. — На процентном содержании.

— У меня своей лаборатории нет, — упорствовал Хрусталев. — Что покупаю, то и продаю.

— Что-то плохо верится!

— Твои трудности! Ты мне лучше скажи: когда здесь ужин?

Сойкин встрепенулся, услышав про ужин.

— Во дает! Только обед прошел, а он уже об ужине… Чем это тебя внизу кормили?

— Котлеты по-киевски и осетрина на вертеле! — сказал Хрусталев. — Но такие маленькие порции, что уже хочется ужинать.