Толстяк смерил карлика испытующим взглядом, вероятно, размышляя стоит ли вступать в беседу с подгорным грубияном.

– А ты, любезный друг, хоть раз до вчерашнего дня солнечных и лунных эльфов вместе встречал?
– все же решил заговорить Бо Хартсон.

– Дык, я их вчера вообще в первый раз увидел, - мотнул головой карлик.
– Я ж - не ты, по Даркландам да Доргримам никогда не шлялся.

– А не припомнишь ли ты, достопочтимый гном, что сказала перед своим уходом Джалим?
– пытливо прищурившись, вопросил купец.

– Угу, - закивал гном.
– То, что она не против с Лорго того... Но дескать времени у нее нет... Как хитро вывернулась, грымза лысая! Да ни один приличный мужик с ней никогда не ляжет! Только если олух какой, кой бабу настоящую никогда не щупал...

Толстяк прикусил губу, по всей видимости, оценивая, считать ли сказанное Хилмо за оскорбление.

– Я не про то, - наконец, поморщившись, ответил торговец.
– Джалим сказала, что отдаст голову эльфийки ее папаше.

– Чьему папаше? Твоему, что ли? Рэндольфу Хартсону?
– не понял толстяка карлик.

– Ты чем меня слушаешь, гном? Седалищем?
– вознегодовал купец.
– Джалим нанял отец эльфийской колдуньи, дабы ассасинка прикончила его дочурку. И как ты думаешь, почему он так поступил?

– Потому что он сообразил, что у него народилась мерзкая эльфья морда, - выдал карлик, после того, как около минуты напряженно морщил в раздумьях лоб.
– У нас гномов тож уродов сразу после рождения кончают.

– Удивительно?!
– брови торговца поползли вверх.
– А я-то думал совсем наоборот.

– Ты о чем?
– нахмурился гном.

– О том, мой любезный друг, что наша эльфийская подружка втюрилась в даркландца, что зело не понравилось ее папаше, кой ничтоже сумняшеся нанял ассасинку, дабы прикончить незадачливых голубков.

– Все равно не разумею, какого рожна они в Ногрию приперлись?
– Хилмо с силой ударил кулаком в собственную ладонь.

– Что тут неясного? Скрывались они, - дернул плечами раздосадованный тугодумием собеседника купец.
– Вот ты представь, ежели какая гномиха гоблина полюбит. Кто такую парочку приютит? Да и вы, и сизокожие кожу с них живьем сдерете...

– А то!
– оживился Хилмо.
– Я собственноручно экую поганку освежую, а утлого гаденыша разорву на куски.

– Так вот и у эльфов тоже самое. Коли кто из лунных с солнечной якшаться надумает, али наоборот солнечный лунную очарует, то его соплеменники тотчас охоту устроят и не остановят, покамест с обоими не расправятся.

– И все же я не кумекаю, Бо, - переварив услышанное, сказал карлик.
– Почто они в Ногрии, у всех на виду прозябали? Не надежнее ли им было где-нибудь в горах али лесах хорониться?

– Сего, любезный друг, я не ведаю, - задумчиво отмолвил торговец.
– Видать, в городе, тем паче, столице приятнее находиться, нежели по лесам шлендаться.

Гном лишь неопределенно хмыкнул в ответ. Разговор надолго прервался. Они ходко трусили сбоку широкой колеи, пыльным клинком рассекавшей светлый осиновый лес.

– Я понял, Бо!
– негаданно воскликнул Хилмо.

– Что ты понял, дорогой друг?
– остановился ошарашенный зыком гнома торговец.

– Скажи мне, почтенный соратник, что больше всего любят солнечные эльфяки?
– скривив толстые губы в загадочной усмешке, полюбопытствовал рудобородый коротышка.

– Пытать, калечить и убивать, - поморгав в недоумении, ответил толстяк.

– Да нет же!
– махнул рукой раздосадованный недогадливостью собеседника карлик.
– Золото они любят! Золото!

– И что из этого следует?
– озадаченно сдвинул брови Бо Хартсон.

– А лунные эльфы что наипаче обожают?
– гном пропустил вопрос толстяка мимо ушей.

– Не знаю, - помотал головой торговец.
– Пить людскую кровь?

– Опять нет!
– расстроенный скверной сообразительностью товарища Хилмо ударил кулаком по воздуху.
– А даркладнцы к серебру страстью пылают! Они ж лунные!

– Прошу простить меня, почтенный Хилмо, но я совершенно не разумею, к чему ты затеял этот разговор?
– купец снова тронулся в путь.

– А к тому, что эльфяки без означенных металлов жить не могут, - засеменил следом недомерок.
– А у кого в Лордании больше всего золота и серебра?

– У короля, хотя, думается мне, этот скользкий прощелыга Лорго его на сем поприще уже превозмог, - не оборачиваясь, бросил толстяк. В его голосе явственно ощущалось нежелание продолжать бессмысленный разговор.