А потом началась война.

Самое гадостное на войне — там убивают. Причем, как правило, непричастных. И вот в один не особенно прекрасный день я зашла после работы к родителям в гости, и увидела вместо дома большую воронку и много-много глиняной крошки. После чего посидела немножко на обломках калитки, вернулась домой, собрала вещи, да и записалась в один из батальонов ополчения.

Высокая сопротивляемость стрессу, как вы помните.

И еще упрямство. Не позволить себе сдохнуть до победы. И тем более не позволить себе сойти с ума. А до победы было далеко.

После этого еще многие умирали на моих глазах и в пределах прямой видимости. Умирали, залив все вокруг яркой артериальной кровью, потому что не было бинтов, зажимов, и даже хирургического клея, на операционном столе. Погибали в окопах, на постах, в обороняемых помещениях, в колоннах, в конвоях, на марше, в укрытии. Мужчины, женщины, дети и старики. Одному бойцу из нашей роты, седоватому дядьке со сломанным носом и плохими зубами у меня на глазах снесло осколком половину головы. Другой девчонке, вообще гражданской, оторвало ноги, когда она несла своего ребенка в больницу.

Смерть, как оказалось, была потрясающе всеядной.

Было трудно с обмундированием, оружием, боеприпасами. Было трудно с едой. Было трудно с людьми. Я, например, понятия не имела ни о нормативах метания гранаты, ни снаряжении магазина к АК-74, ни тем более о порядке боевого дежурства. И тем более о строительстве блокпостов и ротных оборонительных пунктов. И таких было большинство.

Но нас очень хорошо учили. В основном, конечно, противник — по прогрессивной методике «знания в обмен на жизнь и здоровье». Кто не научился, отправлялся в лучшем случае в госпиталь. Наиболее бестолковые заезжали сразу в морг.

И мы учились. И уроды отступали, черепашьими шагами, но неотвратимо. А в тайном месте лежали и ждали своего часа давно купленные списки личного состава артиллерийской бригады, отработавшей в тот солнечный летний день по жилому кварталу одного маленького, совсем в военном смысле неважного городка.

Наверное, можно сказать, что как раз тогда у меня пропал смысл и цель жизни. Скатился по пологому склону на дно воронки, оставшейся на месте родительского дома.

Что мы такое без наших родных? Бесполезные биты информации внутри болтающегося на скелете мяса.

— Задумалась? — ко мне подсаживается Сашка Кричевский, лохматый, рослый и нескладный наш снайпер. — А ты знаешь, что по нормам РККА боец не должен сидеть без дела дольше семи минут? Иначе он начинает думать всякие мысли и вообще дисциплинарно разлагаться. Мудры были предки!

— Откуда знаешь? — интересуюсь. — Сам-то не служил, небось, в непобедимой и легендарной?

Сашка шмыгает носом.

— Батя был, рассказывал. А до него дед. Трудовая династия, типа. «Служи, сынок, как дед служил…» А дед сама знаешь что на службу ложил.

Я не знаю, но благоразумно молчу.

Костерок наш, около которого мы расселись, горит неярко, но ровно. Там свалены в кучу какие-то щепки, осколки ДСП-плит, обрубки мебели, куски железнодорожных шпал. Креозот, содержащийся в них, способен со временем вызывать рак, но нам это не грозит. На камеру можно говорить разное, но статистику мы все знаем — из первого состава батальона в живых осталось не более пятой части.

Пора бы нам уже одевать белое, по японской традиции — как воинам, сражающимся и готовых погибнуть за безнадежное дело.

Сашка подкидывает веточку в костер.

— И сколько мы уже здесь воюем? — интересуюсь риторически. Сашка сплевывает в сторону.

— Примерно на «охренеть как много больше, чем следовало бы», на мой вкус, — он все еще улыбается. — Но уже виден берег, завтра, говорят, ожидают наступления уродов. А после него — наша контратака. Так что сейчас нам бы лучше выспаться. И позвонить родителям.

Я пытаюсь вспомнить, говорила ли Сашке насчет своих. Не то, чтобы у меня была привычка делиться таким с каждым встречным, но ведь Сашка не чужой, он ведь… да и вообще, мы же его…

— Потому что, как говорится, семья — это наше все, согласись, — снайпер улыбается, но глаза его остаются серьезными, словно он только имитирует веселье, словно он вынужден носить на лице эту пока еще нужную, но глупую маску.

Стоп.