– Один, два, три, четыре... Десять, двадцать... Сто... Сто восемь. Не поняла: почему сто восемь? Это ведь... какое-то восточное число? И, кстати, почему у Вас кисточка вместо крестика?

– Вы помните моё вчерашнее публичное признание, Лиза, над которым Вы смеялись едва не громче всех?

– Неправда, не громче всех! И мне в итоге стало стыдно, потому что... А-ах!
– выдохнула она, сложив одно с другим.
– Так Вы - не шутили? Это - буддийские чётки?

Оба помолчали с полминуты.

– А ещё я слышала, что в православии чётки не дают посторонним людям в руки, - проговорила девушка тихо.

– Поверьте, что у нас точно так же, - ответил ей Артур.

– Я рада, что свет выключен, а то бы Вы увидели, как я краснею. Удивительно, что я не потеряла способности краснеть, я, такая...

– ...Многоопытная и порочная женщина?

– Не смейтесь, не смейтесь надо мной! По голосу Вашему слышу, как Вы улыбаетесь! Я хотела бы... Мне хотелось бы поехать с Вами в Петербург, пройтись по Невскому проспекту, увидеть Эрмитаж, посмотреть на летние ночи, где 'прозрачен воздух и светла Адмиралтейская игла'. И, может быть, даже задержаться на несколько дней... Это всё очень нескромно, да?

– Почему только на несколько дней?

– А потому что... давайте не будем ничего загадывать сейчас! Нам ещё нужно выжить здесь до конца семинара в компании борцов за истинную веру. Чем-то это кончится? Если мы переживём эту 'светлую седмицу', если к воскресенью нас не съедят, вот тогда - тогда давайте мечтать!

XX

К ужину Артур опоздал и обнаружил, что Лизу 'отсадили' за отдельный столик, отсоединив от большинства. Он подсел к ней.

– Не разговаривают с Вами?

Та передёрнула худыми плечиками.

– Вот Вы же со мной разговариваете?
– ответила она вопросом.
– А их я ещё и слушать не хочу!

– Может быть, зря Вы тоже - так? Этак ведь все перессоримся

– Не я первая начала! Пожалуйста, Артур, не нужно...

– А на вечерние молитвы Вы придёте?

– Нет!
– Лиза даже испугалась.
– Меня ведь ещё выгонят, чего доброго.

– Невозможно и невероятно выгнать человека из храма!

– И всё же нет, благодарю. Много мне чести. Вам-то что?
– склонившись к нему и лукаво улыбаясь, она прошептала: - Вы так близко к сердцу принимаете своё дьяконское служение?

– Сказать Вам правду или нет?
– задумчиво ответил Артур.
– Я не могу здесь переделать всех под себя, оттого считаю меньшим злом переделаться под всех. И, как бы странно ни звучало, считаю, что лучше читать непривычные для меня молитвы, чем остаться без всякой духовной основы вовсе, особенно перед лицом тех сложных задач, которые церковь, пусть и не моя, поставила перед нами всеми.

– Слишком возвышенно для меня... Только не думайте, что собралась Вас отговаривать! Завидую Вам и хотела бы думать так же. Только вот 'желудок у котёнка не больше напёрстка'. И в мою дурную голову веры помещается ровно с напёрсток. Будь небо ясное, я бы подошла к концу молитв, чтобы с Вами погулять под звёздами. А в такой дождь простудимся... Извините, пойду баиньки!

Придя в храм за две минуты до начала семи, Артур обнаружил в нём одного брата Евгения.

– А где же остальные?
– растерялся он.

– Остальные?
– откликнулся иудей.
– Видите ли, мой дорогой, поскольку Вам объявили бойкот, они, видимо, и не нашли возможной совместную молитву. Я, кстати, в голосовании по Вам воздержался, однако перед лицом общего решения покорствую. Но покорствую, разрешите отметить, лишь за рамками службы! Было бы дикостью мне, монаху, 'бойкотировать' Вечернее правило, как Вам кажется?

– Очень верно, брат Евгений, очень верно! Я только поражён, что остальным эта здравая мысль не пришла в голову и что у них, православных людей, не достало ума отбросить эти политические игры хотя бы ради общей молитвы!

– А Вы считаете, здесь много православных?
– с улыбкой уточнил монах.

Артур осёкся. Медленно и задумчиво выговорил:

– Уверен только про трёх...

– Вот видите! Давайте уже помолимся, Артур Михайлович...

– Нет, одну минуту! Брат Евгений, считайте, что я хочу Вам сделать признание...

– Виноват, исповедь принять не могу, яко не иеромонах есмь.

– Но признание Вы выслушать можете?

– Неужели снова в вашем, прости Господи, 'буддизме'?
– спросил монах, склонив голову набок.
– Отчего уж тогда сразу не в том, что содержите двенадцать юных наложниц? Смелей, отец дьякон, не ограничивайте себя в своих фантазиях!

– Брат Евгений, кроме шуток! Я... считайте, что испытываю серьёзный кризис веры. Я не верую в то, во что полагается веровать христианину. Я не могу всерьёз принять идею всеблагого и одновременно всемогущего Бога, 'Вседержителя, Творца неба и земли, видима же все и невидима'. И я говорю Вам правду сейчас, как Бог свят! При том мне сегодня передали заочное архиерейское благословение эти дни облачаться в стихарь без помощи иерея...