Его слушатели молчали, пряча глаза. Наконец, Гольденцвейг заговорил с некоторой неохотой:

– Надо признать, что... э-э-э, действительно мы не можем играть по собственным правилам, когда правила устанавливаем не мы. Не мы же, в конце концов, создали православную церковь, потому не нам и решать, кто полномочен подать рекомендации Архиерейскому собору, а кто не полномочен. Мы можем, конечно, изобрести сейчас собственную веру и устанавливать её нормы в своё удовольствие, да только кому она сгодится? Оттого Артур Михайлович прав... Вопрос лишь в том, как выйти из этой не вполне приятной ситуации...

– А я, между прочим, воздержался по её бойкоту!
– тут же заявил Максим.

– Тьфу, 'воздержался', - бормотнул Олег.
– Или ты 'против', или уж 'за', а что это за немужское слово такое? Девочка-то перед нами всеми не хочет извиниться, нет?

– А Вы - перед ней?
– спросил Артур тихо.

– А мы-то за что?
– поразился Максим.
– Это мы как будто кричали, что тут все - неправославные!

– Что же, дело решить несложно, - ответил Артур.
– Всякого, кто считает, что его православные чувства до глубины души были задеты, кто видит себя лучшим православным, чем она, и на этом основании полагает возможным обижаться, - того прошу поднять руку.

Не поднялось ни одной руки.

– Хорошо, - весело проговорил 'отец дьякон'.
– Я знаю, что мы сделаем сейчас. Я напишу решение собрания о снятии бойкота с Лизы Зайцевой', соберу подписи ваши и ей отнесу, если никто из вас не хочет сообщить лично.

– Ну-у-у...
– протянул Максим.
– Что уж сразу не хотим? Мы дров наломали, нам и исправлять. Я Лизе сообщу про решение. Я вроде даже должен! Как председатель собрания, что ли...

– Сделайте одолжение, Максим Петрович!
– попросил белорус.
– Всех нас обяжете...

Артур слегка поморщился, но ничего не возразил.

XXIII

Приняли, с голосом Артура, 'радикальную' рекомендацию и разошлись. Максим, едва вернувшись 'домой', скрылся в ванной комнате, достаточно бесцеремонно забрав зажжённую свечу ('Ты ведь обойдёшься без неё минут пять?'). Из ванной он вышел, мурлыкая себе под нос какую-то мелодию, в свежей рубахе, даже как будто сбрызнутый одеколоном.

– К Лизке собрался, - пояснил он и предложил: - Давай-ка мне заодно сегодняшний протокол, чтобы барышня поставила подпись!

– Спасибо, ещё успеется, - сдержанно ответил Артур.
– Я, ты уж меня прости, отвечаю за сохранность бумаг.

– Ай, скучный ты человек!
– небрежно махнул рукой Максим.
– Не умеешь жить легко! Ну и сиди тут, учи свой псалтырь...

Сосед исчез, а 'отец дьякон' действительно перешёл к своему обычному в свободное время занятию, к разучиванию чина литургии. Училось скверно, и скверные мысли его беспокоили...

Максим вернулся через полчаса, какой-то обескураженный, немногословный. Повалился в пиджачной паре на кровать, заложив руки за голову.

– Ну-ка!
– с беспокойством произнёс Артур и, взяв свечу, подошёл к приятелю поближе. Правая щека церковного старосты явно была красней левой.
– Что случилось?

– Плюху схлопотал, - буркнул тот.

– Вот как?
– неродственно отозвался Артур.
– Может быть, было за что?

– Ай, оставь ты меня в покое!
– отмахнулся Максим.

– Я поговорю с тобой ещё, имей в виду! Как только выясню, что ты учудил!

Не тратя времени на дальнейшую беседу, Артур вышел и поспешил к третьему гостевому домику.

На его настойчивый стук дверь не открылась. Он постучал вновь, и третий раз не поленился постучать, и четвёртый. Распахнулась наконец дверь с номером '5' - и 'отец дьякон' едва не захлебнулся холодной водой, ударившей прямо ему в лицо.

Сумев проморгаться, он увидел растерянную Лизу с синим пластмассовым ведёрком в руках (в их ванной комнате тоже имелось такое).

– На улице и так дождик...
– только и нашёлся он.

– Простите, пожалуйста, - прошептала Лиза уничтоженно. И почти тут же разгневалась: - Знаете, Вы... тоже заслужили!

– Я-то чем?!

– Вам лучше известно, чем!

– Что здесь произошло, можете Вы мне объяснить?

– А Вам не рассказал Ваш... приятель?

– Ничего он мне не рассказал, и если вы оба будете молчать, то от кого же я узнаю?

Лиза отступила на шаг, позволив ему войти. С шумом захлопнула дверь.

– Ваш драгоценный председатель свалился мне как снег на голову!
– начала она дрожащим от возмущения голоском.
– Я впустила его, хотя бы просто от неожиданности, во-вторых, мало что соображала спросонья, и пот'oм - пот'oм я зачем-то о Вас испугалась, ведь всё станется с этих православных товарищей. Можете Вы это понять, что я могла за Вас испугаться, хоть, конечно, много чести, или эта простейшая мысль не входит в Вашу пустую голову? Объявил мне, что с меня сняли бойкот: ах, радость! Ах, светлый праздничек! Стоило утруждаться... Он всё не уходил, топтался на месте, я предложила ему сесть. Сел - и давай мне кадить комплименты, каждый последующий двусмысленней предыдущего. Я совсем осоловела, не могла понять, что происходит. Просто сидела и лупала глазами. Он, видимо, посчитал эти круглые совячьи глаза знаком того, что я впечатлилась его красноречием, и тогда положил руку мне на коленку... Ох, с каким удовольствием я ему залепила пощёчину! 'Вы перепутали, уважаемый: я - не Европа, и Вы тут тоже не Зевс!
– сообщила я ему.
– Найдите кого другого, кто захочет запрыгнуть Вам на спину, чтобы подержаться за Ваши красивые рога!' А он мне ответил, что Вы - Вы, слышите?
– ему это позволили!