Это обещание Государя было выполнено… и в какой мере!

Бьюкенен отмечает: «Согласно плану кампании, выработанному Генеральным штабом, Россия должна была сразу наступать против Австрии на юге и занять оборонительную позицию на севере, пока она не будет готова для более серьезного наступления на Германию. Если бы Россия считалась только со своими собственными интересами, это, несомненно, было бы самым благоразумным шагом, но она должна была также думать о своих союзниках. Продвижение германской армии на запад заставило ее произвести диверсию на восток. Первоначальный план кампании был соответственно изменен, и 17 августа — на следующий день по окончании мобилизации — генерал Ренненкампф начал наступление на Восточную Пруссию.

Первые десять дней его действия сопровождались таким выдающимся успехом, что можно было надеяться на то, что скоро вся область будет в его руках. Но он продвинулся дальше, чем в данном случае допускало благоразумие, и германский Генеральный штаб, испугавшись громадного количества беженцев, устремившихся в Берлин, приказал перебросить войска с запада и передал командование на востоке генералу Гинденбургу. В это время, благодаря вынужденному отходу союзных армий на западе, французский посол получил инструкцию настаивать на том, чтобы русское правительство ускорило наступление на Восточную Пруссию. По мнению лучших русских генералов, подобное вторжение было преждевременным и было заранее обречено на неудачу. Армия во всех своих частях не была еще окончательно подготовлена. Трудности транспорта были необычайны, войска не были правильно распределены, а страна с ее лесами, озерами и болотами походила на губку, которая легко могла всосать всех, кто только в нее входил. Но Россия не могла остаться глухой к призыву союзника, столице которой угрожал неприятель, и армия Самсонова получила приказ наступать. Результатом явилась битва у Танненберга» (T. I. С. 158–159) [310] . Армии, наступившие на Пруссию, чтобы геройским порывом спасти союзников, а в особенности Париж, были разгромлены.

По этому же поводу Легра говорит: «Чтобы помочь Франции защищать Париж, Россия самоотверженно бросилась в Восточную Пруссию» (С. 444).

Возвратимся к аудиенции: «Затем Государь расспрашивает по военным и техническим вопросам, о численности германских армий, о согласовании планов русского и французского Генеральных штабов, о содействии английских армии и флота, о предполагаемой позиции Турции и Италии и тому подобные вопросы, по которым он мне кажется точно осведомленным.

Аудиенция длится уже около часа. Государь смолкает. Он кажется мне несколько смущенным и с некоторою неловкостью и нерешительным движением рук он серьезно смотрит на меня. Вдруг он обхватывает меня руками и восклицает:

— Господин посол, позвольте мне в лице Вашем обнять дорогую и славную Францию!» (T. I. С. 54–55) [311] .

Можно ли представить себе что-либо более возвышенное, чем обращение Государя, нарисованное французским послом: тут есть и осведомленность Государя о положении дел, скромность при сознании своего исключительного положения как помазанника Божия, решимость, при покорности воле Божьей, и сердечный порыв.

При этом не следует забывать, что образ этот начертан лицом весьма скептического склада ума, лицом, иронически признающим себя «менее осведомленным в путях фанатизма», чем Государь.

Кстати, об осведомленности Государя нелишне привести здесь слова Бьюкенена, правда, по совершенно иному поводу: «Взяв атлас, Государь следил за докладом Сазонова, точно отмечая положение каждого указанного города и области с быстротой, которая меня удивила» (T. 1. С. 166).

5/18 августа Палеолог присутствует в Московском Кремле при торжественном объявлении Государем войны. Предоставляю слово послу: «В центре зала шествие останавливается. Государь голосом звучным и твердым обращается к дворянству и народу. Он заявляет, что, по обычаю своих предков, он пришел молиться об укреплении своих моральных сил у святынь кремлевских; он свидетельствует о чудесном подъеме всей России, без различия племен и национальностей — и заканчивает словами:

— Отсюда, из сердца земли Русской, я посылаю моим доблестным войскам и моим храбрым союзникам мой сердечный привет. С нами Бог!

Взрыв „ура“ ему отвечает» (T. I. С. 85) [312] .

Ниже приводится описание Палеологом дальнейшего течения этой сцены, по стилю и по предмету своему достойному гомеровской «Илиады».

«В то мгновенье, когда Государь появился на Кремлевском крыльце, буря восклицаний подымается по всему Кремлю, где бесчисленный народ с обнаженными головами теснится на эспланаде [313] . В то же время раздается трезвон всех колоколов Ивана Великого. И мощный звон колокола Вознесения, отлитый из металлического лома 1812 года, покрывает этот шум грохотанием грома. А там святая Москва с тысячами церквей, дворцов и монастырей, с лазурными главами, медными шпицами и золотыми куполами сияет под лучами солнца, как фантастический мираж… Ураган народного энтузиазма едва не покрывает звона колоколов. Ко мне подходит обер-гофмаршал граф Бенкендорф [314] и говорит:

— Вот она, та революция, которую нам предсказывали в Берлине.

Он, по-видимому, этим передает всеобщую мысль.

Лицо Императрицы выражает восторженную радость. Бьюкенен шепчет мне на ухо:

— Мы переживаем величественную минуту. Подумайте о той исторической будущности, которая здесь подготовляется!

По окончании церемонии Государь подзывает обоих послов и говорит:

— Приблизьтесь, господа послы. Это приветствие столь же относится к вам, как и ко мне!

Восторженные приветствия толпы продолжаются.

Какой красивый и рыцарский поступок Государя, несомненно, вызванный исключительно личными побуждениями: церемониал не мог этого предусмотреть».

На обращение посла к Императрице она «едва отвечает, но сжатые губы, странный блеск ее неподвижного взгляда, магнетический и пламенный, свидетельствуют о внутреннем опьянении» (T. I. С. 88) [315] .

Посещение Государем Москвы произвело аналогичное впечатление и на Бьюкенена. Однако, возвращаясь с Кремлевского торжества со своим французским коллегой, он (Бьюкенен) «не мог удержаться от мысли, как долго продолжится народный энтузиазм и каковы будут чувства народа к своему „батюшке Царю“, если война затянется слишком долго?» (T. I. С. 158).