Правда, приводимое относится к эпохе значительно позднейшей, а именно к весне 1916 года, но ведь Москва всегда была Москвой.

«Я закончил вечер с друзьями, принадлежащими к богатой буржуазии, людьми, исключительно интеллигентными и культурными. Один из них в страхе, но не из-за Вердена, но по поводу мира, который, по его сведениям, незамедлителен: ему это известно от X., который слышал Z., объявлявшего в Думе, что переговоры о мире подвинулись и что интендантство, по этому поводу, перестало делать заказы! Другой прибавляет, что Петроград будут мало-помалу эвакуировать, что, по его мнению, свидетельствует о том, что взятие Риги неминуемо. Наконец, третий сообщает слух, что Россия продала Германии несколько миллионов пудов хлеба взамен поставки аспирина, в котором она испытывала настоятельную нужду! Нелепость этих слухов не поражает моих друзей; у них в настоящее время происходит что-то такое в мозгу, что извращает мысли, подобно зеркалам, извращающим изображение. Однако, если сливки интеллигентной и социальной Москвы так слабо разбираются, то что же происходит на низах общества?» (С. 63).

4/17 сентября французского посла посещает уже другой его осведомитель Б., который рассказывает ему о деятельности Ленина, основывавшего торжество своих идей на победе Германии и поражении России. Резюмируя эту беседу, посол записывает: «Итак, оба полюса русского общества: главари непримиримого православного самодержавия и апостолы крайнего и безусловного анархизма исповедуют одно и то же желание — победу Германии!» (T. 1. С. 174) [325] .

Вот какими путями и какими разговорами, вне личных впечатлений, создавалось у Палеолога представление о Государе и окружавшей его обстановке.

Выше приведено все, что отмечено Палеологом в его записках до вышеупомянутого дня о консервативной партии в России, и спрашиваешь себя, не вытекает ли такое заключение посла относительно деятельности правых только из предубеждений к ним? Дальнейшее отчасти выяснит, кем питались эти предубеждения.

Уже несколько раз нам пришлось упомянуть имя Распутина. Личность эта сыграла такую большую роль в последние годы Императорской России, что знакомству с ней приходится уделить некоторое место. Зорко следит за ним и Палеолог.

В сентябре, по сведениям посла, Распутин вернулся в Петроград. «Он говорит о войне только в выражениях неопределенных, загадочных и апокалиптических, отсюда делают вывод, что он ее не одобряет и что он предвидит большие несчастия» [326] (T. I. С. 117).

14/27 сентября Палеолог спрашивает графиню X., сестра которой очень близка к старцу:

«— Правда ли, что Распутин уверял Государя, что эта война будет гибельна для России и что ей надо немедленно положить конец?

— Сомневаюсь… В июне, несколько ранее покушения на него Гусевой, Распутин часто повторяет Государю, что он не должен доверяться Франции, а сближаться с Германией, впрочем, он только повторял фразы, которым, с большим трудом, его обучал старый князь Мещерский. Но со времени своего возвращения из Покровского он держит совсем иные речи. Третьего дня он сказал мне лично: „Я счастлив этой войне, она избавила нас от двух недугов: пьянства и немецкой дружбы. Горе Царю, если он остановится в борьбе, не раздавив Германию!“

— Браво! Но говорил ли он то же самое Их Величествам недели две тому назад? Мне сообщили об его разговорах совсем противное.

— Быть может… Распутин не политик, который имеет систему и программу и который следует им при всех обстоятельствах. Это безграмотный мужик, непосредственный, ясновидец, фантазер, полный противоречий. Но так как он очень лукав и чувствует, что его положение во дворце поколебалось, то я была бы удивлена, если бы там он высказывался бы против войны» (T. I. С. 136–138) [327] .

13/26 октября Палеолог записывает свою беседу с Великой княгиней Мариею Павловной. Он спрашивает ее, говорит ли Распутин о мире?

«Я не знаю, — отвечает Великая княгиня, — но это меня бы очень удивило. Он слишком хитер, чтобы не понять, что в этот момент его не стали бы слушать» (T. I. С. 179).

Из приведенных разговоров видно, что фактически в этот момент Распутин не высказывался за прекращение войны, остальное лишь предположения, приводящие однако, хотя и путем отрицательным, к тому же выводу.

26 ноября / 9 декабря Палеолог записывает свою беседу с посетившим его «неким старым бароном Н., игравшим политическую роль лет десять тому назад, но с того времени посвятившемуся ничегонеделанию и светской болтовне. Он говорил о вчерашних событиях (неудачное Лодзинское дело) [328] :

— Дела идут плохо!.. Лодзинская битва, какое безумие, какой беспорядок! Мы потеряли более миллиона людей… Мы никогда не преодолеем немцев. Нужно думать о мире.

Я возражаю, что три союзных державы обязаны вести войну до разгрома Германии, так как вопрос идет не более не менее, как о национальной целости; я присовокупляю, что позорный мир вызовет неминуемо в России революцию, и какую революцию! Я заканчиваю свою речь утверждением, что имею безусловное доверие в верность Государя нашему общему делу. Н. отвечает шепотом, как будто бы кто-нибудь может нас услышать: