— Нет, верьте мне, Петр Аркадиевич, я имею более чем предчувствие, а полную уверенность, что я предопределен ужасным испытаниям, но я не получу награды здесь на земле. Сколько раз я применял к себе слова Иова: „Едва я предчувствую опасение — оно осуществляется, и все несчастия, которых я опасаюсь, падают на меня“» [320] (T. I. С. 95) [321] .

Для успешного выполнения своей дипломатической миссии Палеолог старается уяснить себе личность Государя. Непосредственные его впечатления превосходны, но приведенный разговор бросает уже в его душу сомнение.

После катастрофы у Мазурских озер (Танненберг), по сведениям Палеолога, настроение в русском обществе уже становится пессимистическим. 21 августа / 4 сентября он заносит в свой дневник: «Не сомневаются в том, что немцы овладеют укреплениями Парижа. После чего, как говорят, Франция будет вынуждена капитулировать. Откуда идут эти слухи, кем они распространяются? Разговор, который я имел с одним из моих тайных осведомителей Н., более чем ясно проливает на это свет. Личность эта, как все люди его ремесла, подозрительная, но очень осведомленная о том, что происходит и говорится около Их Величеств. К тому же в данный момент он имеет специальную и осязательную причину быть со мною искренним» [322] .

После успокаивающего заверения со стороны посла о положении дел во Франции Н. говорит:

«— Это правда! И мне очень отрадно от Вас это слышать. Но есть один элемент, с которым Вы не считаетесь и который имеет большое влияние на тот пессимизм, который я вижу со всех сторон, в особенности на верхах.

— А в особенности на верхах?

— Да, в высших слоях общества и при Дворе, среди лиц, соприкасающихся обычно с Их Величествами, заметно большое беспокойство.

— Но почему?

— Потому что, потому что давно уже убеждены в неудачливости Государя. Знают, что все предприятия ему не удаются, что судьба всегда против него, что он предопределен для катастроф. Впрочем, линии его рук ужасающи!

— Как! Неужели поддаются таким глупостям?

— Что Вы хотите, господин посол, мы русские и, следовательно, суеверны. Но разве не очевидно, что Государь предопределен для катастроф?

Затем Н. перечисляет все неудачи, преследовавшие Государя: Ходынка, утопающий на его глазах в Киеве пароход с тремястами зрителей, смерть в его поезде любимого министра Лобанова [323] . Желая иметь Наследника, он последовательно имеет четырех дочерей, а когда, наконец, Наследник появляется на свет, то он оказывается больным неизлечимым недугом. Любя тихую семейную жизнь, он получает истерическую жену, возбуждающую около себя беспокойство. Мечтая о вечном мире на земле, он втянут несколькими придворными интригами в Восточную войну, его армии побиты в Маньчжурии, а флот погибает в Китайском море. Потом вспыхивает революция в России; восстания и избиения следуют непрерывно друг за другом по всей стране. Убийство Великого князя Сергея Александровича открывает серию политических убийств. А когда беспорядки начинают утихать, Столыпин, обещавший быть спасителем России, падает на его глазах в Киеве от пули агента тайной полиции.

— Вы признаете, Ваше превосходительство, — заканчивает Н., - что Государь предопределен для катастроф и что мы имеем право дрожать, когда мы думаем о тех последствиях, которыми угрожает нам настоящая война» (T. I. С. 110–111) [324] .

1/14 октября Палеолога посещает одесский еврей, крупный экспортер хлеба, и говорит:

«Патриотический порыв не ослабел в массах. Напротив, ненависть к немцам кажется еще более острой, чем в первые дни войны. Все полны решимостью продолжать войну до победы, в которой не сомневаются. Однако в Москве встревожены слухами, идущими из Петрограда: подозревают Императрицу и ее окружающих в секретных сношениях с Германиею; те же подозрения окружают Великую княгиню Елизавету Феодоровну, сестру Императрицы. Строго осуждают Государя за его слабость к Императрице, Вырубовой и Распутину» (T. I. С. 172).

На следующий день после приема вышеупомянутого еврея к Палеологу приезжает французский промышленник, проживающий в Москве (председатель правления Московских металлических заводов), Гужон, который говорит:

«Многие из моих русских друзей, стоящие во главе московской промышленности и торговли, умоляли меня поставить вам один вопрос, который вам покажется странным. Правда ли, что придворным удалось поколебать решимость Государя продолжать войну до полного разгрома Германии? Возбуждение моих друзей чрезвычайно. Они до такой степени уверены в справедливости полученных сведений, что приехали со мною в Петроград и желают получить аудиенцию у Государя. Но предварительно они хотели бы осведомиться у Вас и были бы очень благодарны, если бы Вы их приняли.

Я отвечаю Гужону, разъясняя ему вопрос о тех интригах, которые куются около Императрицы и за которыми надо очень наблюдать; что же касается твердости намерений Государя, я перечисляю ему все те свидетельства, которые я ежедневно получаю в их подтверждение.

„Благоволите уверить Ваших друзей, — говорит Палеолог, — что я имею безусловную веру в слова Государя, в его верность союзу и решимость продлить войну до окончательной победы… Они, впрочем, поймут, что я не могу их принять, так как это имело бы вид, что я становлюсь между Царем и его подданными. Если впоследствии Вы узнаете что-либо определенное о придворных интригах, обязательно меня осведомите“» (T. I. С. 173).

Нельзя не оттенить здесь по достоинству образа действий Палеолога, осудившего бестактную выходку московских патриотов, пришедших к иностранному послу проверять образ действий своего Государя на основании сплетен, не имевших никакой под собою почвы, но спрашиваешь себя: о каких «интригах, которые куются около Императрицы и за которыми надо очень наблюдать», говорит посол, о интригах ли, которые хотели ее использовать, или которых она была жертвою?

Здесь не лишено интереса отметить, насколько Москва способна была питаться и отравляться вздорными слухами. Вот что записывает Легра.