— О, Государь, Государь…

Он останавливается, я настаиваю.

— Что Вы хотите сказать? Кончайте же!

Он продолжает с большим смущением, так как вступает на скользкий путь:

— В настоящий момент Государь возбужден против Германии, но он скоро поймет, что ведет Россию к гибели… Это ему дадут понять… Я как бы отсюда слышу, как эта каналья Распутин ему говорит: „Ну долго ли еще ты будешь проливать кровь своего народа? Ты разве не видишь, что Бог тебя оставляет“. В этот день, господин посол, — мир будет близок.

Я резко обрываю этот разговор:

— Это глупая болтовня. Государь присягал на Евангелии и на иконе Казанской Божьей Матери, что он не подпишет мира, пока хотя бы один вражеский солдат будет на Русской земле. Никогда Вы не заставите меня поверить, чтобы он не исполнил такой клятвы. Не забудьте, что в этот день, когда он приносил эту присягу, он хотел, чтобы я был около него, чтобы мое присутствие свидетельствовало о том, о чем он клялся перед Богом. В этом он всегда будет непреклонен. Он скорее пожертвует жизнью, чем изменит своему слову» (T. I. С. 228) [329] .

Пророчески правым оказался французский посол, и приходится вновь с отрадным чувством отметить его заступничество за Государя перед этим, к стыду нашему, русским. Не говоря уже о гнусности его словоизвержений, нельзя не подчеркнуть и их глупости. Только что он говорит, что «нужно думать о мире», как признает Распутина «канальею», навязывая ему совет Государю прекратить войну, то есть заключить тот же мир!

И как ни глупы, как ни низки все эти разговоры, как ни находились они в явном противоречии с впечатлениями посла при непосредственном общении его с Государем и Императрицею, как ни возбуждали они его негодования, они тем не менее не могли не оставлять осадка в его сознании, осадка, стоявшего, как мы увидим далее, в несоответствии с действительностью.

Месяца два спустя (11 /24 февраля 1915 г.) Палеолог встречается с Распутиным в одном салоне. Между ними происходит длинный разговор, из которого ниже приводится наиболее интересное.

На указание посла о вреде заключения при данных обстоятельствах мира Распутин отвечает:

«— Ты прав, мы должны биться до победы.

— Я счастлив от тебя это слышать, так как я знаю многих высокопоставленных лиц, которые рассчитывают на тебя, чтобы побудить Государя прекратить войну.

Окинув меня недоверчивым взглядом и почесав бороду, он резко отвечает:

— Всюду есть дураки!

— Досадно, что этим дуракам верят в Берлине. Император Вильгельм уверен, что ты и твои друзья всем своим влиянием работаете в пользу мира.

— Император Вильгельм… Ты разве не знаешь, что его вдохновляет диавол! Все его слова, все его поступки — по наущению диавола. Я знаю, что я говорю: в этом я разбираюсь! Один черт его поддерживает, но в один прекрасный день черт его оставит, потому что Богу так угодно. И Вильгельм падет, как сношенная рубашка, которую бросают в навоз.

— Тогда наша победа несомненна! Диавол, очевидно, не может победить.

— Да, мы победим».

Затем Распутин переходит на страдание народа и говорит:

«— Когда народ слишком страдает, он делается ужасным… он даже говорит о республике… ты должен был бы сказать об этом Государю.

Потом Распутин спрашивает, будет ли Константинополь принадлежать России?

— Да, если мы будем победителями.

— Наверное?

— Я в этом убежден.

— Тогда русский народ не пожалеет о своих страданиях и согласится страдать еще больше» (T. I. С. 308–311) [330] .

Оставаясь в рамках только что приведенного разговора и всего того, что до настоящего момента поведал нам Палеолог, спрашиваешь себя, в чем можно упрекнуть Распутина?

13/26 мая, то есть три месяца спустя, посол получает о «старце» другие сведения. Под влиянием военных неудач в Галиции Распутин будто бы вновь принялся проповедовать свою прежнюю тему: «Эта война оскорбляет Бога… Россия вступила в войну против воли Божьей… Генералы ведут мужиков на убой. Увы, кровь жертв падет не только на них одних: она падет и на Царя, потому что он отец мужиков… Я вам говорю, кара Божья будет ужасна!» (T. I. С. 362) [331] .

Признание ужасов войны не есть еще проповедь ее прекращения; да кто же был за войну? Союзные дипломаты гордились тем, что сделали все для ее предотвращения, а Вильгельм предается анафеме за то, что ее вызвал!

Несколько дней спустя (17/30 мая) Палеолог беседует «с высокопоставленною особою X., пламенный патриотизм которого вновь приходит к нему изливаться».

Посол спрашивает X., почему его сторонники не подкупят «старца» для проведения своих целей. И что же оказывается? В силу разных, правда отрицательных, соображений старца подкупить нельзя, и что даже «о всяком подозрительном предложении он немедленно доведет до сведения дворцового коменданта, генерала Воейкова» (T. I. С. 366) [332] .