От недоговоренности и лукавства бюрократии — незаконченность реформ Александра II. Отсюда же слабость земства, отсюда — община, отсюда гибельные войны за славянство, отсюда гибельная централизация.

Критик исторической системы: ex sese non ex consensu Ecclesiae [229] осудит главное: чуждость духу нашего народа. Мысль вновь «оваряжить», отречься от старой России, отворить все двери не только культуре Запада, но и самим европейцам — безумна. От этой мысли недалеко договориться и до монархии made in Germany [230] . Говорящие о сумерках России замалчивают о сумерках Европы, не говорят, что есть уже две Европы — старая, честная, и новая, теряющая честь, разум и дух правды. Не говорят и о современных социалистических монархиях. Какую же Европу и какого монарха зовут спасать Россию?

В суждениях за и против самодержавия и имперства лежит противное русское свойство вечного бездонного спора. Спор был и есть — разлагающий, особенно во время летаргического сна России. Вместо двух крайностей давно после Петра I должна была вырабатываться форма своей, всероссийской Царской власти, принимаемой из всего лучшего — самодержавного, а также и императорского права. Государь — Царь всея России, равный и желанный всем народностям. Все признаки граненой твердости императорства — неотъемлемы; вся структура могла быть сохранена — при условии воспринятая из самодержавного начала целого ряда основ, в противовес абсолютизму, бюрократии и парламентаризму, и признаний широкого областного и уездного самоуправления и собственности.

Это, и ничто иное, сто лет просилось в жизнь, и при освобождении крестьянства от рабства и от общины, при нашем богатстве и просторе, хозяйство страны было бы великим и строй был бы народу желанным. Этого-то и не дано было совершить государям XIX века; не дано средой их окружения, обществом, чиновниками и интеллигенцией, сливающихся к 1916 году в одно целое против самой России.

В своих беспрерывных трудах по изучению состояния страны, управления, финансового, военного и иных дел Государь редко успевал посещать театры и полковые собрания. Его отдых был в семье; дети его воспитаны безукоризненно, и любовь семьи — его поддержка. Его речь проста, продумана и никто не упрекнет его за неумную речь, за неверное суждение. Государь знает многое, но, далекий от местной жизни, он не мог всего знать. Так, не знал он о падении трудовой энергии своего народа, по причинам уже сказанным. Лишь внимательный наблюдатель знал, что работа русских, и интеллигента и рабочего, была несравнима с работой европейцев, у которых усидчивость, стойкость и продолжительность работы доведена до такого напряжения, о котором русские всех профессий не имеют и представления. Менделеев отметил и понижение уровня научных трудов нашей интеллигенции, и уменьшение производства в стране, и показал цифрами огромный процент ничего не делающих групп населения. Но кроме того — свобода выбора труда, свобода географическая, свобода условий промышленного и сельского труда, и превышение спроса были у нас так велики, что развитие лени отражалось не только на производстве страны, но и на моральных свойствах, на воспитании и укладе всей жизни населения. Нужны были и меры побуждения, и они существовали, но и само праздное и веселящееся общество и чиновничество закрывали глаза на такие вопросы; печать их замалчивала, и Государя заверяли, что жизнь идет нормально.

За последние годы было и другое, едва ли известное Государю явление, так называемое «хулиганство», проникающее из города в деревню; в нем открывались опасные признаки этнического общественного недуга или навыка, который и должен был вылиться в революцию. Достоевский и некоторые наблюдатели указывали на нарождение этого свойства, но и по сегодня мы, русские, осуждающие других, боялись и боимся взглянуть и оценить себя.

И оглядываясь назад, рядом с славным видны и мрачные стороны былого, объясняющие некоторые наши недостатки. Если забылось время распрей республиканско-удельного периода, кончившегося спасением в едином Царстве, если далеки воспоминания Смутного времени, то еще свежи картины эпохи Екатерины II, бунты гвардии, убийство Петра III и многое другое. Страшны страницы описания (Саблукова и др.) [231] зверского убийства благородного Павла I. Сколько цинизма и наглости в этом заговоре, сколько тайны в участии Англии и Германии. Как показательны участники светского разгульного заговора [232] !

А спустя 20 лет забродил опять не низ, не чернь, не верное и благодарное Государю крестьянство и поместное дворянство, а опять верх общества. Заговоры против умного и доброго Александра I; бунт семеновцев, масоны, «Арзамас», «Рыцари креста», «Союз спасения» и прочие [233] . Лозунги заговора: конституция, отречение, республика и… цареубийство (Каховский, Бибиков).

Безнаказанное за сто лет озорство и преступление верха общества столиц временно приостановится — и вновь начнется с зверским убийством Александра II, и после перерыва продолжится так называемым общественным заговором ста шести 6 ноября 1904 года [234] , возгласившим все свободы и четырехчленную формулу, то есть большевизм. Заговоры 1904–1917 годов крепнут и, наконец, покончат с монархией и Россией.

Где же и когда зародился приводящий нас в ужас большевизм — в народе или в столицах и среде, близкой к Государям? Найдется опять честный Саблуков, который поименует весь состав заговора, Думы, блока. И тогда определится, кто непростительно виновен в гибели страны — этнические ли свойства народа или образованнейшее общество, дошедшие до апогея нераскаянной наглости.

Вывод может быть тяжелый; не для расплаты он будет нужен, расплата бесцельна, и Государь завещал к ней не прибегать. Вывод нужен для тех, кто думает вернуть Родину; чтобы знать, как и кем управлять ею.

Вывод необходим и для тех благонамеренных и верных строю среди всех сословий, которые были далеки от заговоров и политики. Неучаствующие по малодушию молчали, когда за общество и его именем говорили кому было не лень, — и в печати, и в партиях, и в Думе. Целые группы русских сторонились партий, делая свое дело, и было бы недобросовестно, несмотря на трудность разграничения не оговорить этого и огульно обвинять всех. С уточнением составов заговоров для истории выяснятся и те группы, которые стояли вне всякого обвинения: их надо знать.

Если — разумея общество, мы говорим о влиятельных и массовых группах, которые его вели, то и в обвинении соучастников заговоров надо оговориться: мы виним всех. Мы забываем историю и не сознаем, что события, как брошенный бумеранг, возвращаются назад, и ищем причин в событиях ближайшего дня.

Мы заслоняем ужасами и нелепостью большевизма подлость наших революций. Мы ищем виновников на Западе — и они были. Мы проклинаем подполье — и есть за что проклинать. Мы обвиняем евреев, масонов — и мы правы объявлять, что до революции они держали на откупу тысячи русских и что они научили нас, как делать революцию (теория: Маркс, Энгельс, Лассаль и др.), и что дав русским совершить ее, они овладели ее завоеваниями (Ленин, Троцкий, Апфельбаум и др.), взяв Россию на откуп.