Падение Государя Николая II и с ним России — потрясет еще мир. Эхо и раскаты этих событий перейдут в века, и сегодняшнее равнодушие к судьбе России и хищнические на нее стремления сменятся великой тревогой, когда эта Россия начнет подниматься и оглядываться.

Человечество, дошедшее до химических способов самоистребления, равнодушное к изуверствам войны и к процессу русской революции и полагающее, что революция — состояние нормальное и допустимое, поймет кровавым опытом, что надо или идти с культурой назад, или, не скрываясь, показать свое лицо преступника, или же начать новую жизнь.

Мира нет; война тлеет и, вспыхнув, опять зальет кровью мир.

Игра в коллективы, в демократию, парламент и социализм и все прочее — накануне разоблачений и крахов, и потерянные люди, обратив взоры на кресты могил прошлого, восстанут.

На все происходящее в томительные месяцы своего изгнания взирал наш Государь. Но позволим себе думать, что не мировые проблемы занимали его тяжкие думы, а иные, родные, о своей России, которую он беззаветно любил.

В своих последних словах народу Государь не сказал ни слова упрека; в них слышалось лишь горе за Отечество.

Живя в легендах трагических смертей почти всех своих предков и зная немало средств «ублажить» те или иные слои населения, Государь на эти способы не пошел. Он не страхует себя, даруя дворянскую землю крестьянам. На трусливые советы в 1905 году дать все свободы и полную конституцию Государь созывает Думу и терпеливо оставляет ее действовать. Но ничто его не заставит отказаться от самодержавия. А как легко было отказаться от одного слова и на некоторое время получить покой!

В 1907 году Государь дает решающий земельный закон, хотя главная сила общества — против него и его лучшего министра.

Ценою договора с Германией Государь может обеспечить мир своей стране. Но он знает, каких уступок от него требуют. Он верен союзу отца с Францией и, уже в изгнании, отвечает немцам на условие своего спасения, «что даст отрубить себе руку, но не подпишет мира».

Государю все время грозят «еврейским вопросом». Верх общества — в «блоке», — и «блок» в первую голову требует равноправия евреев; министры финансов твердят — entweder-oder [254] . В силу глубокого мышления и предвидения Государь на эту меру не идет, но готов сделать все облегчения.

Всё в чувствах Государя — против войны. Но затронута честь страны, и колеблясь лишь несколько часов, бодрый, твердый, он принимает вызов.

Все акты Государя полны достоинства. Ни одного исходящего от него несправедливого решения. Монарх безупречен.

Прошел год войны. Как и в Японскую войну, комедия общественного патриотизма тянуться дальше не может. Повторяется 1905 год. Неудачи армии в Польше ставятся в вину Государю и строю. «Они» — недовольны безупречным Монархом. «Они» — всё лучше сделают. Тыл в азарте разгула не унимается. Во Франции и Германии на двух строевых в тылу — один. У нас на одного в строю — тыловых двое.

Провинция держится с достоинством, но столичный распутный тыл, гуляя в ресторанах, сыпя деньгами, паясничает, интригует и ведет поход на Царя.

Париж и Берлин закрыли все увеселения. Там полная тишина, напряжение патриотизма и беспрекословное послушание власти. У нас Государь запретил вино; в городах, в свете, в обществе — оно льется рекой. Народ и солдаты вина не пьют, его пьет общество. Хмельное общество — ропщет, и в армии раскатом превозносится Гучков и его присные. Блок — заговор показывает зубы, фрондируют опять титулованные и сановные, и сановники — боятся тронуть сановников. Посланный в Нью-Йорк для улажения еврейского вопроса агент министерства финансов сообщает из Америки, что синдикат банков не интересуется больше еврейским вопросом, так как равноправие будет дано не Монархом, а самим народом.

Требование «блока» поддерживается Англией и ему сочувствуют союзники.

Приезд в Стокгольм Ризова к Неклюдову с намеками на сепаратный мир. Бестактная дипломатия показывает документ Государю. Возмущенный Государь делает резкую отметку «не сметь и думать о мире», но ею пользуются, чтобы сказать, что он «читал» эту бумагу.

К Государю пристают, его тревожат мелочами, будто измываются над ним.

Но ни блоку, ни Думе, ни державам — никому он не делает уступки. Не сделает, так как все требования только дерзки и неумны.

Правительство бессильно. Смены подающих в отставку министров не дают никого сильного. Состав бюрократии и палат одинаково бесцветен. Кто бы ни был на месте последних министров, — было бы то же самое. Бюрократия как класс — перестала существовать. Заговор спешит действовать. Обществу, Думе и всем даны директивы о неизбежности переворота. Все «координировано»; с сентября 1916 года организована швейцарская группа Ленина, и революционное правительство, вышедшее из «блока», разрешит Ленину приехать помогать революции. Историк должен разобраться, какие группы и лица работали для немцев, какие — под руководством англичан.