— Ничего не поделаешь! — ответил тот и только пожал плечами. — Надо же и капельку удачи тоже. Что вы хотите, дядюшка Йожи? Ведь так не раз бывало!

«Можно ли представить подшипники из этакой дряни? — думал про себя старик. — А, да какое мне до этого дело! Разве меня это должно беспокоить? Ты что же, не слышал, старый усатый дурень, что в конторе сидит небезызвестный тебе господин Майр? Ты, значит, радеешь за его дело?»

— Дядюшка Йошка, — обратился к нему подсобный рабочий — вид у него был крайне удрученный. — Что теперь будет?

— Что будет? — сердито переспросил старик.

— Береги-ись! — крикнул им сверху крановщик и, оглушительно лязгая цепью, опустил между ними ковш с песком.

— Прочисть, — приказал Йеллен рабочему. — Холодный шлак разъедает ковш. Что ты стоишь как пень?! — вдруг накинулся он на него. — У тебя уже душа ушла в пятки?

Рабочий принялся соскабливать шлак, прилипший ко дну котла.

— У меня двое детей, — сказал он, глядя на Йеллена поблескивающими на закопченном лице голубыми глазами, — третий будет.

— Ну, ну, — сказал Йеллен и потрепал рабочего по плечу, — сразу и в штаны напустил!

Йеллен опять поднялся к загрузке — он никак не мог успокоиться. Одиннадцать лопат шихты, две лопаты кокса; до начала плавления металла в шихту требуется положить примерно пятнадцать процентов кокса, позднее достаточно уже семи процентов. Он снова спустился вниз, заглянул в смотровое окно, бросил взгляд на пирометр, послушал свист фурм и звук падающих капель расплавленного шлака.

— Тысяча пятьдесят! — крикнул он наверх загрузчику. — Что вы кокс бережете, полагается еще две лопаты!

— Дядюшка Йожи, — сказал один из литейщиков, — что-то вы сегодня уж больно глотку дерете!

— Ну и что? — окрысился Йеллен и так странно посмотрел на литейщика, что тот готов был поклясться, будто один глаз старика смеется, а второй вот-вот заплачет.

Капал шлак, было четверть десятого; если все пойдет гладко, в половине одиннадцатого можно будет выпускать металл.

Над головами литейщиков лязгал подъемный кран, подручный крановщика, бывший слесарь, вылез на крановый мост, добрался до первых блоков и что-то принялся исправлять; цепь, двигаясь вверх и вниз, скрипела и порой застревала, а крановщик, сидя в своей клетке, ругался на чем свет стоит.

— Эй, ты, шкипер дырявой шаланды! — крикнул какой-то ручной формовщик. — Опять сел на мель?

— В твоей башке разбушевались волны, вот мы и потеряли управление! — крикнул вниз подручный крановщика.

Старик Йеллен решил перед выплавкой закусить; он ел хлеб, сладкий перец и кусок какого-то жесткого мяса прямо руками. Кран уже починили, блоки смазали.

— Я скорее бы сел на управляемую парашу, чем на эту рухлядь, — брюзжал ручной формовщик.

Йеллен молча ел и посапывал. Подручный крановщика с носом, выпачканным смазкой, спустился вниз, посмотрел на блоки, потом перевел взгляд на Йеллена.

— Что это у вас за требуха? — полюбопытствовал он. — Уж не лакомитесь ли вы кишками горной серны? — Он с тоской глядел, как старик ест.

— Ты голоден? — спросил Йеллен, всегда готовый поделиться последним куском.

Подручный крановщика отмахнулся.

— Они сюда придут? — спросил он едва слышно и, моргая, огляделся по сторонам.

— Кто? — Йеллен сделал вид, что не понял.

— Те, что наверху… из конторы. — Подручный крановщика чуть повел носом, выпачканным смазкой.

Йеллен пожал плечами, защелкнул перочинный ножик.

— А что, Бланки никогда не ел требухи? — опросил он, придав своему лицу наивное выражение.

Йеллен подождал ответа, но, не дождавшись, оставил подручного крановщика и пошел пить воду. В литейный день люди выпивали огромное количество воды — огонь иссушал все их внутренности; старый Йеллен где-то читал о шведских литейщиках, которые в профилактических целях получают соленую пищу. Большое потребление воды влекло за собой болезнь сердца. Старик слегка ополоснул под водопроводным краном голову, грудь. Его не покидала мысль о Густи… И о том, другом…

Это произошло еще утром: старый Йеллен с племянником Густи шли на завод; по пути, на скрещении проспекта Сент-Ласло и улицы Форгача, они повстречали подводу, принадлежавшую бакалейному магазину. Большие спокойные лошади, впряженные в подводу, медленно двигались в направлении Пешта, сильно скрипели несмазанные колеса; сзади среди пустых ящиков и сложенных один на другой мешков сидел человек без пиджака, в грубом фартуке, обсыпанном мукой, какие бывают у возчиков, и в шляпе с полями, спереди загнутыми, а сзади заслоняющими затылок. Разумеется, ни Йеллен, ни Густи не обратили на подводу никакого внимания, ибо по проспекту Сент-Ласло в столь ранний утренний час в сторону Пешта обычно двигалось множество скрипящих подвод; но человек в фартуке, сидевший на этой подводе, тихо свистнул им, посмотрел по сторонам, шепнул что-то возчику, который тотчас, натянув вожжи, остановил лошадей у края тротуара, где начинался пустырь. Человек свистнул еще раз.